Сказание о руках Бога - [14]

Произнося это, Камиль почему-то чувствовал, что не просто уговаривает, пользуясь счастливой выдумкой Майсары, но угадывает чистую и несомненную правду.

— Будь по-вашему. Ведь уже одно то чудо, что вы сюда явились, почему бы не случиться и другому, куда большему? — тяжко вздохнув, Барух наскреб себе в тряпицу темной, пережженной пыли, завязал и спрятал за пазуху.

— А лошака твоего кличут как ни на то, добрый человек? — деловито спросил Майсара. — Вместе с нашими пойдет — подозвать понадобится.

— Россинантом. Мать его была славная кобыла, иберийских кровей, а предок носил на себе последнего их рыцаря.

— Мудреное имечко. Ладно, будем поспешать, пока не сдохли от голода, холода и этой самой… лучистости».

Третий день

— А ведь здесь заметно получшало, — доложил Уарка, заглядывая внутрь окна. Он поставил передние лапы на край ниши и с удовлетворением обнаружил, что может слегка продвинуть внутрь свою голову.

— Выходит, не зря стараемся, — откликнулась женщина.

В самом деле, вверху колыхалась серовато-голубая пелена самых чистых тонов; вдали зеленовато-желтым неподвижным стеклом стояла влага — то ли река в разливе, то ли водоем. А у самых ног ее топорщились миниатюрные растеньица, похожие на макет, но гораздо более нарядные и блестящие.

— Волк, а это что за диво?

— Поделочные камни, Ксантиппушка. Трава — уваровит, то бишь такой зеленый гранат, который встречается только в виде щетки, вон те игольчатые, как бы моховые кусты — скарн, а вон те, с красноватыми почками, — клинохлор. Как бы костяные, в иголках — кальцит. Золотые деревца и просто «спаржа» — пириты, ягоды на всех них — кварц или гранат: альмандин и пироп. А вон та сирень, лиловая с зеленым изножьем, — флюорит. Ручаюсь, что белые лишайники с зелеными листочками — он же. Да тут и небо из минералов, клянусь хвостом и гривой! Дневное — флюоресцирующий шпат, белый с синим отблеском, ночное — лабрадорит, почти черный и с синей искрой.

— М-да, названия у этой красоты самые прозаические.

— Это так их заколдовали. Ты же видишь, всё живое застыло от скуки: ни ветра, ни дождичка. Да, стоит только вместо имени навесить классификационный ярлык — и пропало. Даже небо не смеется и не плачет, потому что каменное.

— Небо, говоришь? Это мысль!

Она сорвала с себя зеленовато-голубое полотнище, свернула в комок и подбросила кверху. Оно распростерлось, принимая в себя воду и пар. Сгустились круглые, как воздушная кукуруза, хлопья, потемнели, набрякли дождем, стали расти. Живая вода опрокинулась на землю, шумя, как карнавал, стуча по неподвижным листьям, иглам и бутонам. Как только дождь перестал, в ответ ему зашелеcтела трава, затрепетала зелень на кустах и деревьях, зазвенели нежно колокольчики — вся флора двинулась в буйный рост. И, наконец, великолепная семицветная дуга, отливая чистейшими оттенками спектра, перекинулась с неба на землю и навечно связала их.

— Всё, отходим! — крикнул Уарка. — Я его слышу, нашего отрока.

Он второпях пробежался на задних конечностях и плюхнулся в изножье гробницы, на крышке которого смирнехонько, как ни в чем не бывала, улеглась женщина.

— Ну и что же дальше случилось с нашим маленьким, но быстро растущим караваном? — спрашивала она с ленивым лукавством у Джирджиса, который только что появился на своем обычном месте.

— Лучше скажи, что случилось с тобой! — крикнул тот. — Я угадал в тебе чужое и вернулся.

В эту минуту он как раз дотронулся до ее руки и сжал наперсток в пальцах. Тот отделился — под ним оказался обычный ноготь, нежно-розовый, с белой лункой, такой аккуратный, будто его только что отманикюрили.

— Чему ты так удивился? Ты ведь принял на веру, малыш, что у меня вместо коготков копытца. Нет чтобы сразу тогда попробовать.

Однако она и сама в душе изумилась происходящему.

— Пусть так. Это не моя забота. Главное — я принес тебе продолжение сказки. Слушай же!

Касыда о влюбленном караванщике. Ночь третья

«Вскоре им удалось покинуть Черную Землю, словно чем больше их становилось, тем скорее можно было передвигаться. С каждым шагом каравана местность разительно менялась: вначале как бы испарилось зловещее свечение, потом вверху развиднелось, и свинцовая пелена уступила место обыкновенному бледно-голубому с легкой зеленцой небу. Снизу навстречу небесам потянулась яркая растительность: сперва робко, затем со все большей необузданностью. Варда немедленно принялась ее щипать; за ней прямо-таки тянулась дорожка, проеденная в окружающей их среде. А к середине дня всех путешественников обступило такое изобилие листвы, цветов и плодов, что небеса опять от них спрятались — но теперь за купами деревьев, переплетенных змеевидными лианами, и высокого кустарника. И теперь ветви протягивали навстречу им уже человеческую еду.

Многоопытный Барух почти всю ее узнавал:

— Апельсины. Это вы могли видеть, Камилл.

— Редко, — Майсара сорвал штучку, надкусил сильно пахнущую кожуру, сплюнул и стал сосать из середки душистую жидкость.

— А Варде нельзя, молоко будет едкое и куртизанкой пропахнет, — радостно сообщил он чуть погодя. — Барух, скажи: бананы для нее тут не водятся? А финики?

— Должны быть. Стоит поискать. Тут, похоже, всё перемешано. Вон, смотрите, это манго, его нельзя перевозить — портится. Я, когда впервые его увидел, спутал с яблоком.