Сказание о новых кисэн - [72]

В то время, когда в Буёнгак приходил японский гость, кисэн, которые должны были выйти к нему, одевали в кимоно. Это была одежда чужой страны, поэтому все тело немело от нее, но они терпели, думая лишь о деньгах. Странно, но когда Чхун Чжа надевала кимоно, то оно, как говорили сами японцы, подходило ей даже лучше, чем японским женщинам. Какими же мягкими становились у нее контуры плеч и шеи, касавшиеся белого воротника! Это была не та вялая Чжун Чжа, с желтым лицом, какой обычно привыкли ее видеть. Надев кимоно, она начала созревать, словно пшеница на летнем поле.

Японские гости, прослышав про нее, когда заходили в Буёнгак, выкрикивая: «Харуко! Харуко!», искали только ее. В разгар иммиграции, когда корейские женщины, получив визу «эстрадного артиста», выданную японским правительством, устремлялись в Японию, у нее был постоянный клиент, японец, который часто навещал ее. Поверив его словам о том, что он поможет устроиться на хорошую работу, она тоже, как и другие девушки, полетела в Японию. Прилетев туда, она узнала, что была продана. К счастью, местом, в котором она получила работу, была не улица, где стояли публичные дома, а гостиница «Ичхимори» в небольшом городке Нангочхон, сохранившем дух древнекорейского государства Пэкче.

Большие и маленькие корабли выстроились в линию на горизонте Западного моря. Харуко, глядя на бесконечно набегающие и разрушающиеся волны перед носом корабля, не спеша стала рассказывать о своей жизни в Японии. Чайки, громко крича «кирук-кирук», выстроившись клином над ее головой, улетали в сторону востока.

— Известно, что примерно 660 лет тому назад члены королевской семьи государства Пэкче и военные, проигравшие объединенным войскам Силла и династии Тан, взяв с собой жен и детей, перебрались в Японию. Местность, где они разместились, называлась «Микадо Нангочхон». Говорят, что если сойти на станции вокзала города Хиюга и примерно полтора часа ехать на автобусе, то найдешь эту местность. Я была продана в небольшую гостиницу под названием «Ичхимори» и начала работать там официанткой. Что касается гостиницы, то она предоставляла ночлег туристам, приехавшим в городок Нангочхон, а в качестве еды предлагала блюда из черепашьего панциря, кабана, различные блюда, тушенные в горшках. На вывеске на фасаде значилось, что это не гостиница, а ночлежка. Ею управляла старая гейша по имени Оками-сан, которая жила там вместе с молодыми девушками, желающими стать майко[65]. Она была известной гейшей, говорили, что она даже участвовала в фестивале Мацури в Киото. Она сурово тренировала официанток, заставляя их овладевать искусством гейши. Девушки, играя на сямисэне[66], должны были петь японские народные песни. То, что приходилось мазать лицо белой пудрой до такой степени, будто ты отравлен свинцом, или петь японские народные песни, играя на сямисэне, для меня было не трудно. Самым трудным делом было — надев кимоно, садиться на татами. Я не обладала талантами в искусстве пения или танца, но для меня, которая играла на каягыме и пела песни так же просто, как ела рис, не составило особого труда выучиться играть на сямисэне. К тому же процесс выучивания японских народных песен не отличался от выучивания корейских песен. Хотя для других девушек тренировки гейши казались суровыми, для меня, корейской кисэн, не было особой разницы между ними и занятиями в кибане. Только к одному упражнению, когда приходилось садиться на колени, я не могла сразу привыкнуть. Но когда на коленях появились мозоли, я смогла естественно садиться на них. Каждый раз, когда мне приходилось сгибать колени, поднимался рукав, и на запястьях рук виднелось темное пятно. Оно напоминало мне скорее о том, что я была корейской кисэн, чем тот факт, что, что мадам О является мне названой сестрой. Иногда я шептала про себя: «Я кореянка». Я поклялась себе, что стану «человеком с множеством ящиков». Конечно, я понимала, что приехала сюда, как «проданная эстрадная артистка», но я поклялась, что когда-нибудь стану таким человеком, который покорит Японию. Я попала на чужую землю, словно семечко папоротника ильёбчхо, поэтому мне приходилось самой справляться с тяготами жизни.

Таков был рассказ Харуко, которая когда-то была наивной кисэн в Буёнгаке. Конечно, в ее настоящем образе трудно было найти черты той Чжун Чжа. Однако мисс Мин, глядя в запястье ее руки, увидела в ней юную кисэн, зарытую в чужой стране, словно семечко папоротника ильёбчхо.

— В то время, когда собирались женщины, — вступила в разговор мадам О, — было модным делать темное пятно прижиганием на запястье. Такое было тогда время. Ночью, за день до того, как Харуко уехала в Японию, мы выжгли вместе с ней на своих запястьях темное пятно, которое означало, что отныне мы с ней названые сестры. Не хотите посмотреть?

На запястье резко выдвинутой тонкой руки было точно такое же темное пятно, как у Харуко. Расстояние от Кунсана до острова Сонюдо составляло примерно 100 ли[67], и пока два часа плыли на корабле, Харуко, опираясь на поручни корабля, ловя брызги воды, рассказывала о сакурах, посаженных в честь великих людей, и о парке «Кобару» в местности Микадо. Каждый раз, когда звук двигателей начинал усиливаться или теплоход болтало, ее голос тоже соответственно или повышался или прерывался.