Сказание о новых кисэн - [43]

А ведь, если подумать, то именно благодаря ним существует Буёнгак. Жилая площадь составляла примерно 416 кв. м, а площадь земли — около 2138 кв. м. Даже за исключением никому не нужной бамбуковой рощи площадью 832 кв. м, в мои руки достанется земля площадью в 1036 кв. м, и я был уверен в том, что я смогу «освоить» ее целиком, без всякого труда. «Раз меня ждет запоздалая удача, — подумал я, — то, кажется, не таким уж неверным было гадание гадальщика во дворе рынка Чжагал в городе Дэгу». Интересно, сколько все это стоит, если посчитать с учетом площади четырех сгнивших домов вокруг Буёнгака, недавно купленных Табакне? Поговорка «Лопну от счастья», наверное, уместна именно в такие минуты. Конечно, я тоже совестливый человек: хотя мне и было жалко, я исключил из расчета деньги, которые Табакне откладывала в банке. Нельзя же выманить деньги, накопленные бедной старухой за всю жизнь? Нельзя выманивать хотя бы из-за моей любви к мадам О и симпатии к Табакне. Хотя если честно, я никогда ее не любил, но она мне была симпатична за ее твердый характер, и оставить ей эти деньги — значит проявить человечность. Все вещи в кибане служили накоплению и приумножению ее богатства. Кисэны, будучи движимым имуществом, тоже содействовали этому. Как же я могу не признать, что все они вместе сыграли главную роль в создании лучшего кибана в стране — Буёнгака, позволив ему продержаться до сегодняшнего дня? Когда продаешь что-то, надо продавать без всяких сожалений, но при этом, конечно, надо признавать то, что следует признавать, только так станешь настоящим профессионалом.

Сейчас мне даже не хочется вспоминать об этом, но если честно, в молодости мое положение было действительно ужасным. Как только я не заискивал перед гангстерами банды «Эогэ», в которой были собраны мелкие хулиганы, или хотя бы работавшей под ней бандой «Гарибондон», чтобы стать их членом, не смея даже мечтать о присоединении к крупной банде «Генерала О», орудовавшей в районе Мёндон, или к банде «Западники», контролировавшей район Чхунмуро, — все было бесполезно. Я тоже хотел стать гангстером, чтобы ко мне обращались с уважением, со страхом и почтением называя меня хённим, что значит «босс» или «шеф». Когда бывал в банде через знакомых, чтобы стать ее членом, я каждый раз попадался мелким сошкам и, даже не увидев босса банды, был избит их ногами. Причина, по которой меня не брали в банды, была до обидного проста: мне говорили, что мое лицо выглядело слишком бандитским.

— По-вашему, значит, человек, похожий на учителя, не сможет им работать, — с негодованием крикнул я однажды при посещении очередной банды.

— Сопляк, разве можно одно сравнивать с другим? — смеялись они надо мной.

Однажды, после того как меня избили до крови из носа, приемом ёпхчхаги из тхэквондо[55], — ударом ноги сбоку, они, издеваясь, снисходительно похлопывая по плечу, посмеиваясь надо мной, сказали:

— Эй, тебе лучше вымогать деньги у людей перед Сеульским вокзалом. Твоя рожа как раз подходит для такой работы.

Если бы тогда они приняли меня в банду, вероятно, я не стал бы жить как мелкий вымогатель, обманывавший «бедных» женщин. Я тоже хотел жить круто, динамично, соря деньгами. Мне и сейчас трудно выразить словами то презрение, которое я испытывал к самому себе, когда напал на выглядевшую богатой женщину и, даже не успев трахнуть ее, был пойман на месте преступления и посажен в тюрьму. Сидевшие там люди тоже были преступниками, но они не выносили насильников или развратников и, полагая, что их преступления — самые грязные, не считали их за людей.

Я тогда не знал, что и в обществе, и в тюрьме надо совершать преступления и воровать «по-крупному». Я не знал очевидного факта: тот, кто с самого начала ест гнилые яблоки, вместо того чтобы их выбросить, будет есть только такие яблоки, потому что свежие портятся, пока он ест испортившиеся, а тот, кто ест сначала свежие, не обращая внимания на то, что другие гниют, будет все время есть только хорошие.

Из-за характера моего преступления, из-за жадности, потому что я упорно ел сначала гнилые яблоки, вырезая ножом испорченную часть, из-за неприязни к матрацу с цветочными узорами я ложился только на соломенную циновку. Поэтому мое место было всегда рядом с парашей, даже если в камеру приходил новичок. «Ничтожество», «жалкий сукин сын», «негодяй с душою мыши»… — так каждый день ругали меня все, кому было не лень. Каждый раз, выслушивая их ругань, мне приходилось терпеть оскорбления, а когда им становилось скучно, они заставляли меня подробно описывать совершенное мной преступление, словно просматривали видео.

— Эй, ты, стой! — с презрением в голосе кричал мне старший по камере. — Ну-ка, прокрути-ка снова назад и начни сначала!

Когда он произносил эти слова и требовал повторить, я вынужден был прервать рассказ посредине и снова вернуться назад к тому моменту, когда снимал с женщины трусы. Старшему по камере — старому вору-карманнику нравилось слушать мой рассказ. Его мужская гордость давно уже не вставала, но он интересовался всем, что касалось секса. Однажды он потребовал пять раз подряд повторить этот момент.