«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века - [58]

Шрифт
Интервал

. Вывод исследователя о том, что Достоевского нельзя понять без использования религиозной литературы, в том числе без учета влияния на него сочинения Парфения, не подлежал сомнению. Учитывая наблюдения Плетнева, исследователи, комментирующие тексты в полном собрании сочинений писателя (Н. Ф. Буданова, Т. Н. Орнатская, В. А. Туниманов, И. Д. Якубович, Г. М. Фридлендер, В. Е. Ветловская, Е. И. Кийко) отметили те фрагменты произведений Достоевского, в художественную ткань которых вошла книга Парфения. Статья И. Д. Якубович «О характере стилизации в романе «Подросток» была также обращена к теме «Достоевский и Парфений»[301].

Обращает на себя внимание разногласие, существующее в научной литературе по вопросу о влиянии Парфения на Достоевского: так, И. Д. Якубович говорила о такой стилизации текстов писателя под строй речи Парфения, при которой «отсутствуют религиозно-мистические настроения», но общий колорит источника сохраняется. Р. В. Плетнев, напротив, подчеркивал стилистическое влияние «Сказания» на Достоевского, но, в отличие от Якубович, исследователь утверждал, что не столько писательский интерес к стилю привлекал внимание Достоевского к труду Парфения, сколько цельность и ясность его мировоззрения. Заметим, что Якубович учитывала только материалы романа «Подросток», таким образом, вопрос о влиянии Парфения на Достоевского и о «Сказании» как об источнике других художественных произведений писателя представляется не вполне проясненным.

Для Плетнева тяготение Достоевского к цельному православному мировоззрению Парфения было очевидным. Исследователь проводил интереснейшее сравнение между такими противоположными по своей душевной организации личностями как о. Парфений и Достоевский. По образному выражению ученого, Достоевский, «пожирающий себя в своем внутреннем огне», тяготел к душевному складу Парфения как к «тихой гавани». Наряду с глубоким смирением, любовью к ближнему, постоянным стремлением к совершенству, Достоевский видел у Парфения ясность веры, непоколебимость и цельность убеждений. Для Достоевского Парфений был представителем того «народа-богоносца», в которого так верил писатель. По мнению Плетнева, именно это и сыграло решающую роль в отношении Достоевского к самому произведению Парфения. В подтверждение изложенных мыслей исследователь приводит тексты Достоевского, для которых «Сказание» послужило источником. Понимая, что разграничение мировоззренческого влияния Парфения на писателя и стилистического воздействия «Сказания» на Достоевского подчас выглядит довольно условно, мы, тем не менее, считаем этот подход к теме «Достоевский и инок Парфений» наиболее оправданным.

Высказывания Достоевского, относящиеся непосредственно к сочинению Парфения, нам неизвестны[302], правда, до нас дошли свидетельства Н. Н. Страхова о том, что писатель в 1867 г. брал книгу[303] с собой за границу[304], и Анны Григорьевны, что Достоевский, живя в Старой Руссе, перечитывал «Сказание»[305]. Хотя они и подтверждают интерес писателя к книге Парфения, однако не могут дать точного представления о характере отношения Достоевского к сочинению афонского постриженика. Здесь целесообразно обратиться к художественному творчеству писателя и, прежде всего, к трем его романам, где проявилось влияние Парфения.

Одной из важнейших особенностей творческой эволюции Достоевского, по мнению К. Н. Леонтьева, является приближение писателя в 1860–70-х гг. «все больше и больше к Церкви»[306]. Во время пребывания супругов Достоевских за границей в религиозном миросозерцании писателя произошел «поворот от христианства вообще к осознанию ценности именно православия»[307]. На рубеже 1860-х — 70-х гг. писатель особенно остро ощущает несовпадение секулярного общественного идеала и евангельского учения. Внимание Достоевского в этот период сосредотачивается на изображении церковной жизни. Церковная история, положение церкви в современной действительности с конца 1860-х гг. особенно волнуют Достоевского как писателя. Именно к этому времени относится и свидетельство Н. Н. Страхова о том, что Достоевский, уезжая в Европу, брал с собой книгу Парфения. Появление «Сказания» в духовной жизни Достоевского Фудель считает «знаменательным фактом». В рассуждениях Фуделя о книге Парфения для нас очень важна мысль о том, что «Сказание» открыло писателю «живую современность», поскольку события книги относятся к 30-м гг. XIX века; открыло «дверь в ту «Церковь невидимого Града», в тот мир восточных подвижников и святых, все еще живших в XIX веке, верить в который и искать который он <Достоевский> научился еще в детстве»[308].

Итак, интерес писателя к «Сказанию» приходится на конец 1860-х гг. К этому же времени относится начало работы Достоевского над «Житием Великого грешника». Как известно, «Житие…» задумывалось Достоевским как художественная композиция, сопоставимая по своему значению и объему с «Войной и миром» Л. Н. Толстого. Первоначально Достоевский собирал материал для создания образа «положительно прекрасного человека», который обретает Христа через единство с народом, с «почвой». В набросках произведения герой, названный Князем, появляется как человек, ищущий полноту христианского идеала, подлинного смысла человеческой жизни. В более поздних версиях произведения замысел серьезно меняется: великий грешник не обретает веры и покоя, в нем появляются черты будущего Ставрогина. Для нас «Житие…» интересно прежде всего тем, что в этом произведении писатель намеревался запечатлеть личность самого автора «Сказания». Имя о. Парфения впервые появляется у Достоевского именно в связи с замыслом «Жития…».


Рекомендуем почитать
Литературное творчество М. В. Ломоносова: Исследования и материалы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.