Скандал - [23]

Фрау Хеердеген разочарованно хмыкнула:

— Это не звучит обнадеживающе. Телевидение — это не постоянная, не обеспеченная работа… Но скажите… этот комиссар… Как его?.. Хаузер? Как он себя вел во время допроса? Был груб?

Ингрид незаметно взглянула на часы. Конца их сидению не видно. Допрос затянулся. Она чувствовала себя много хуже, чем вчера вечером.

…Через окно своей мансарды Тереза видела, как Клаус и Ингрид сели в машину и уехали. У нее возникло очень неприятное чувство: Клаус завладел лучшим автомобилем ее обожаемого герра сенат-президента, не спросив на то разрешения, даже не подумав это сделать. По поводу дамы вообще лучше не говорить. Эта персона, по ее мнению, просто не заслуживала внимания.

Тереза и спала-то этой ночью всего два-три часа, да и то плохо. Несмотря на это, она поднялась рано, как всегда, в определенное время, умылась, надела черный фартук и прошла в кухню. Она перекусила, достав остатки вчерашней еды, выпила кофе.

В доме она ничего не трогала, ничего не сдвинула с места. Она постояла, поглядела вокруг и принялась готовить завтрак на две персоны. Все делалось так же, как и при ее умершем господине… Она поставила завтрак на поднос, туда же положила свежую газету и пошла в свою комнату.

Оттуда она и увидела тех двоих в роскошном автомобиле, которым она так гордилась, словно он принадлежал и ей. Герр сенат-президент на нем возил ее в больницу, где она этой зимой лечила ноги. Герр сенат-президент был всегда по отношению к ней заботлив и доброжелателен, но не допускал никакой фамильярности.

Вместе с тем Тереза даже обрадовалась тому, что Клаус и Ингрид оставили этот дом. Она могла по крайней мере, не унижаясь, продолжать делать свое дело. Дом надо содержать в чистоте. Она снова спустилась в кухню, но остановилась на пороге. Поднос с завтраком стоял на том же месте, где она его поставила. Стоял нетронутый.

Это было уже пределом! Ей нанесли оскорбление. Она, вопреки личной неприязни, выполнила свой долг, и этого никто не заметил!

Трясущимися руками убрала она еду с подноса. Лучше всего было бы сейчас шарахнуть всю посуду об пол. Ее ярость не знала границ — она шипела как змея. Она ненавидела Клауса, а когда думала об этой заезжей девице, у нее перехватывало горло от негодования.

Совершенно автоматически хваталась Тереза то за веник, то за полотенце, то за тряпку. Она делала ту же работу, что и всегда, с тем же старанием. Только комнату для гостей она обходила стороной, хотя и знала, что в ней никого нет.

Спальню она тоже не трогала. В те прежние времена она убирала ее всегда последней: герр сенат-президент, когда прибывал на каникулы в Моосрайн, вставал поздно.

Экономка вернулась в кухню и начала, как обычно, готовить завтрак для герра сенат-президента. Все делалось в строгом соответствии с его вкусом и привычками. Все на своих местах: чашка и блюдце, сахарница и молочник, чайная ложечка, десертная ложечка, нож для хлеба, нож для масла, слева — газета, справа — салфетка, посредине ломтики мармелада.

Зоркий глаз Терезы заметил на салфетке крохотное пятнышко от кофе. Она аккуратно сняла и сложила ее, взяла новую и тут вдруг остановилась. Что она делает? Ради кого и ради чего она старается? Зачем все это — после вчерашнего? Она побледнела и, прислонившись к двери, опустилась на стул. Плечи ее начали вздрагивать, и она безутешно разрыдалась.

Прежде чем вода в кастрюльке закипела и положенные в нее яйца проварились — точно по часам — четыре с половиной минуты, она пришла в себя.

Она выключила газ. Постояла, прислушиваясь. Тишина. Никакого движения. Никакого шума. Она была одна в доме. Внезапно пришедшая ей в голову мысль, что она одна и так и останется здесь в полном одиночестве, привела ее в ужас. Все, что она раньше делала в этом доме, теряло всякий смысл.

Ей захотелось отправиться в кирху и вознести молитву отцу небесному. В кирхе она не будет одинокой, в кирхе обитает Господь Бог, и у него все часы — приемные. Найдется у него время и для нее, для Терезы, чтобы проявить заботу и о ней. Обязательно. Она пойдет в кирху и будет молиться. Это ей поможет.

Тереза пошла в свою комнату и надела черное шелковое платье. В нем же она вчера была у зубного врача. Она шила его у Кати Визнер, самой дорогой портнихи в Моосрайне. Все остальные шили много хуже. А она, как домоправительница герра сенат-президента, не могла позволить себе быть плохо одетой.

Ей пришлось снова спуститься в кухню, чтобы надеть туфли. Никогда она не смела появляться в комнатах в уличных туфлях. Для этой цели у нее были мягкие домашние туфли. Сейчас она пойдет в кирху и… Однако Тереза успела дойти только до двери, когда услышала, что на улице возле дома остановилась машина. Затем по гравию дороги прошелестели шаги: кто-то шел по направлению к дому.

— Извините, что вам угодно? — сухо спросила Тереза.

Она выждала некоторое время, прежде чем после звонка отворить дверь. Сначала она вообще не хотела открывать, но потом ее одолело любопытство.

Теперь она могла разглядеть незнакомку. Это была женщина небольшого роста, хрупкого сложения, словно сделанная из целлулоида. Она была похожа на тех молодых женщин, которых можно увидеть на картинках в журналах мод — так элегантна и холодна. Но это была живая женщина, а не иллюстрация. Ее можно было не бояться. Она была именно такой, какой была, — женщиной оттуда, из города, из мира по ту сторону Моосрайна.