Скалаки - [70]

— Это батневицкие! Они услышали и увидели наши сигналы. Скоро будут здесь.

Не прошло и минуты, как из соседней Батневице прискакал гонец; он остановился у рыхты. Заметив его, Рыхетский спустился с колокольни.

— Мы увидели ваш сигнал, — доложил гонец. — Повремените, пока мы придем, мы дожидаемся святоневских.

— У вас все пойдут? — спросил Рыхетский.

— Многие не хотят, но мы их заставим.

Наступила ночь, цо в раскинувшейся деревне Ртыни было шумно. Беспокойные толпы ждали только сигнала и прихода святоневских крестьян.

Вечером того же дня из корчмы в деревне П. раздавался необычайный шум. Здесь в небольшой темной комнате собралось много народу. Сквозь густой дым, наполнивший комнату, еле пробивался свет лампочки, слабо освещавший лица гостей. Люди громко разговаривали, пили пиво и курили короткие трубки. У многих пиво уже успело затуманить голову. Все толковали о золотом патенте, утаенном господами, и о своей тяжелой жизни.

Порой то тут, то там в уголке раздавалось пение, которое быстро тонуло в общем шуме. Иржик переходил от группы к группе и что-то говорил. Люди, правда, удивлялись такому внезапному выздоровлению, но догадывались о его причине.

Стоя посреди избы, Скалак высмеивал трусость крестьян:

— Всякий щелкопер его притесняет, сажает в холодную, сечет розгами, а он, выйдя оттуда, целует ручку милостивому пану. И только, покинув замок, погрозит ему с холма, да и то держа кулак в кармане.

Многие смеялись, а некоторые, не выдержав, стучали кулаком по столу.

— Мы еще посмотрим! — восклицали они.

— А я и другое слышал, — продолжал СкалакГ — молятся многие за милостивых господ, благодарят, что барщину сократили.

— Но патент! — крикнул кто-то.

— В замке под замком! — ответил Еник.

Тут Иржик ударил по струнам, и все замолкли.

Велел забрить меня в солдаты Наш находский светлейший пан, Вот в рекруты забрали, Веревками связали И сторожей в придачу дали.

Звон струн стал утихать. Старый крестьянин, молча сидевший в углу, поднял голову и внимательно прислушался. По морщинистому лицу старика было видно, что песня взволновала его.

Вновь зазвучали цимбалы, и вновь запел Иржик:

Неделю лишь назад

Не чаял быть солдатом.

Поймали, и связали,

И пикнуть мне не дали.

Схватили меня силой,

Была в то время ночь,

И, сколько я ни плачу,

Мне некому помочь.

Опершись о ладонь морщинистым лбом, старик крестьянин зарыдал:

— О мой Еничек! Еничек!

— Бедняга, у него взяли единственного сына. Теперь он с ним не увидится двадцать лет.

— Мой Еничек! — кричал старик. Песня разбередила его старую рану.

Дорогой мой батюшка,

Я тебя прошу:

Выкупи из рекрутов

Сына своего,

Сына своего,

Дитятко твое,

Неужто ты меня из рекрутов

Не выкупишь?

Старик поднял голову, его мутные глаза были полны слез.

— Выкупил бы, выкупил бы! — повторял он. — Но самому есть нечего.

— Все это ему подстроил плговский эконом.

— Много наших на его совести.

— Дольский бы тоже стал нам подпевать, да томится в тюрьме.

— И этого плговский засадил туда.

Цимбалы звучали громче. Никто и не заметил, как один из местных крестьян и двое из соседней деревни встали и вышли. Все слушали пение Иржика и сочувствовали горю старого отца. Но вот умолкла печальная, жалобная песня, и цимбалы зазвучали по-новому.

— Мужик, не дай себя терзать,

Не дай семь шкур с себя спускать,

Отбери ты косу, цеп возьми,

Всех панских прихвостней гони!

— запел сильным голосом Иржик, а Еник ему вторил:

— Мужик, не дай себя терзать.

Песня воодушевила крестьян, они подхватили ее и запели так громко и с таким восторгом, что затряслись деревянные стены избы.

Старый, изможденный крестьянин молча встал посредине комнаты. Его впалые глаза горели гневом. Старик протянул худые руки, указывая в сторону Плговского поместья. Тряхнув седовласой головой, он закричал взволнованным голосом:

— Долой панских прихвостней! Долой!

Мгновенно все смолкло. Снаружи раздался тревожный звон колокола.

— Сигнал! — воскликнули все в один голос.

— Идем на панских прихвостней! — вскричал Еник, а за ним и несчастный отец.

— За золотым патентом!

— За волей! — поддержал Иржик.

Набат гудел, шумели, сбегаясь, крестьяне. За окнами мелькнула тень, в сенях забренчала сабля, и в комнату вошел высокий человек в белом плаще.

— Салакварда! — пронеслось по избе, и все окружили Балтазара Уждяна.

— Идем на мучителей! — закричал он. — Достаточно мы настрадались.

— Идем на панов! На панов!

Перед корчмой остановился второй всадник. Соскочив с коня, он вбежал в комнату и, увидев Иржика, доложил ему:

— Рыхетский передает тебе, что в Полицкой округе сегодня началось восстание. Народ окружил монастырь и получил от господ обязательство отменить барщину.

— Барщина уничтожена! Дали обязательство!

— Пойдем и мы за ним!

— В замок, за патентом!

— В замок потом, сперва в Плговскую усадьбу! — кричал старый крестьянин.

— Нагрянем туда, — поддержал его Иржик. — Плговский больше всех нас мучил! Вперед, за мной, друзья!

Все с шумом повалили из корчмы. Балтазар, вскочив на коня, поскакал на площадь, крестьяне бросились за ним. Со всех сторон сбегались любопытные и испуганные люди, некоторые были с дубинами. Иржик, Еник, их помощники и староста созывали людей, выстраивали их, посылая за теми, кто не явился. Слышался детский плач, просьбы и ругань женщин. Когда наконец построились, был дан сигнал к выступлению. С пением и громкими криками возбужденная толпа вышла из деревни. Во главе колонны верхом на коне ехал Балтазар Уждян. Красное пламя факелов озаряло старого драгуна, Иржика, Еника и старого крестьянина, которые шли рядом с ним. Разлившийся людской поток устремился по занесенной снегом дороге к Плговскому поместью.