Скалаки - [32]

— И они назвали наше имя?

— Нет, я сама догадалась. — Немного погодя она тихо спросила — А Мария умерла?

Юноша кивнул головой.

— А почему вы никогда не приходили к нам «На скалу»? — В ее голосе прозвучал упрек.

Иржик молчал.

— За что вы сердитесь на дядюшку? Он часто вспоминает вас, всегда жалеет и очень хочет разыскать. Он не виноват, что господа отдали ему усадьбу. Если бы не он, там жил бы кто-нибудь другой.

— Да, но за то, что он спас князя, ему скостили барщину и дали кое-что на обзаведение.

— Он хотел только уберечь вас, а усадьбу получил не в награду. А когда я ему скажу, что нашла вас и что ты для меня сделал…

— Не говори ему этого, — прервал ее быстро Иржик. — Никто не должен знать, что я сделал, даже твой дядюшка.

Когда Лидушка с удивлением посмотрела на него, он добавил:

— Не смей, если скажешь, я все время буду беспокоиться.

— И о вас тоже говорить нельзя?

— Нет, Лидушка, и о нас не упоминай, отец мне строго-настрого запретил.

— Но дедушка так не думает.

— Пока нельзя, подожди, если что будет, я найду тебя, хотя бы в ольшанике.

Лидушка печально склонила голову.

— А я думала, — сказала она через минуту, — обрадовать дядюшку, рассказать ему о вас, надеялась, что мы сходим к вам и принесем кое-что из вашего добра. — И она опять замолчала.

Теперь Иржик смотрел на девушку, стоящую перед ним с опущенной головой, совсем иным взглядом, чем тогда в ольшанике, и на губах его не играла прежняя усмешка.

— Ты совсем не такая, как я думал, — сказал он.

— А почему ты сердился, ведь ты же не знал меня?

— Нет, я часто видел тебя в деревне, но ты меня не замечала. Бывало, стою у кладбищенской ограды и смотрю, как ты, по-праздничному одетая, возвращаешься домой. Ты ведь из нашей усадьбы. Не знаю почему, но… — и смелый Иржик не договорил. — Я часто видел тебя и в ольшанике, — начал он через минуту, — ты казалась мне гордой и заносчивой. Хотелось досадить тебе, вот я и пришел в тот раз и забрал цимбалы, зная, что они тебе нравятся, но ты чуть… — и он замолчал. Он хотел сказать: «Ты чуть не поколебала мое намерение». Уже при первой встрече на него произвела впечатление ее речь, полная участия и сердечности, но все же гордость взяла в нем тогда верх.

— Вот тебе цимбалы, — сказал Иржик, — теперь ты знаешь, что я имел право на них, но утешься, возьми их себе.

— Не возьму, ни за какие деньги не возьму! — с живостью воскликнула Лидушка. — Оставь, оставь их себе, Иржик, сыграешь на них деду и отцу, может быть, развеселишь. А к нам придешь когда-нибудь поиграть? — прошептала она с улыбкой.

— Приду, — ответил как бы в раздумье Иржик, беря инструмент в руки.

Муха уселась на струну и сейчас же улетела; в лесной тишине прозвучал тихий, нежный звук.

— Иржик, а ты не боишься, — спросила Лидушка, — знаешь, вчера…

Молодой Скалак усмехнулся.

— Только если ты обо мне расскажешь, а так они и за сто лет не разнюхают. А тебе ведь немало пришлось вчера испытать? Я вспоминал о тебе. Ну и гроза же была!

— Да, я долго блуждала и тоже думала — где-то тебя буря застала?

Иржику хотелось рассказать, как он беспокоился о ней в Мартиновской усадьбе, но он так и не мог выжать из себя слова. Оба молчали. Но это молчание говорило, что сердца их полны тем, чего нельзя выразить словами. Смуглое лицо Иржика раскраснелось, он слышал, как билось его сердце. Юноша был как во сне, никогда раньше с ним такого не было.

Вдруг Иржик сжал кулаки, и глаза его загорелись.

— Что с тобой? — испуганно спросила Лидушка.

— Когда я вижу тебя, такую красивую, все вспоминаю этого мерзавца князя. Только теперь я понял, что бы я мог вчера натворить.

— Оставь, Иржик, все уже прошло, сыграй лучше.

— О, если бы я мог сыграть так, чтоб они там проснулись, — и он указал на землю, — я бы назвал им наших мучителей. Что же, разве нынче мало зла? А они все не просыпаются!

— Кто, Иржик?

— Ты не знаешь? Рассказывают, что в этой горе, что под нами, скрыто святое войско. Еще с давних пор спят здесь рыцари и с ними святой Вацлав. До сих пор их никто еще не видел, разве только старый кузнец из деревни. Говорят, однажды в пасхальную ночь он подковал коней у этих святых рыцарей. Как он туда вошел и как оттуда вышел — сам не знал; незнакомый человек завязал ему глаза и повел его за собой. А когда кузнец воротился домой, он узнал, что его уже все оплакали. В этой горе он провел год и один день, а ему казалось, что прошли только сутки. В мешок, где у него были гвозди, насыпали ему там сухих листьев. Кузнец как вышел, так сразу их и высыпал, а когда он дома со зла бросил мешок, в нем что-то зазвенело. В мешке оказалось несколько дукатов. Говорят, что вблизи родника, под лесом, в зеленой ложбинке, есть вход, но никто в него еще не входил. Поговаривают также, что иногда рано утром в воскресенье оттуда доносится тихая музыка и глухой бой барабанов.

Слушая рассказ, Лидушка присела.

— И когда настанет самое тяжелое время для нашей родины, тогда, как говорят, выйдет великая рать со святым Вацлавом, прогонит врагов, и в Чехии опять станет хорошо, — закончил Иржик и глубоко вздохнул. — Отец был дома, когда ты уходила? — помолчав, спросил юноша. — Он спрашивал тебя, чья ты?