Скачущий Фоксли - [2]

Незнакомец стоял прямо посередине платформы, расставив ноги и сложив на груди руки, глядя на окружающее так, словно всё вокруг принадлежало ему. Это был довольно большой, плотного сложения мужчина, и даже со спины он умудрялся производить сильное впечатление человека высокомерного и надменного. Определённо это был не наш человек. У него была трость вместо зонтика, башмаки на нём были коричневые, а не чёрные, шляпа серого цвета сидела как-то набекрень, и, как на него ни посмотри, что-то всё-таки обнаруживало в нём лоск и внешний блеск. Более я не утруждал себя разглядыванием его персоны. Я прошествовал мимо него с высоко поднятой головой, добавив — я искренне надеюсь, что это так, — настоящего морозцу в атмосферу, и без того достаточно холодную.

Подошёл поезд. А теперь постарайтесь, если можете, вообразить, какой ужас меня охватил, когда этот новый человек последовал за мной в моё собственное купе. Такого со мной никто ещё не проделывал в продолжение пятнадцати лет. Мои спутники всегда почитали моё превосходство. Одна из моих небольших привилегий состоит в том, что я сижу наедине с собой хотя бы одну, иногда две или даже три остановки. А тут, видите ли, место напротив меня оккупировал этот человек, к тому же незнакомец, который принялся сморкаться, шелестеть страницами «Дейли мейл», да ещё закурил свою отвратительную трубку.

Я опустил «Таймс» и вгляделся в его лицо. Он, видимо, был того же возраста, что и я, — лет шестидесяти двух или трёх, однако у него было одно из тех неприятно красивых, загорелых, напомаженных лиц, которые нынче то и дело видишь на рекламе мужских рубашек, — это я охотник на львов, и игрок в поло, и альпинист, побывавший на Эвересте, и исследователь тропических джунглей, и яхтсмен одновременно; тёмные брови, стальные глаза, крепкие белые зубы, сжимающие трубку. Лично я недоверчиво отношусь ко всем красивым мужчинам. Сомнительные удовольствия будто сами находят их, и по миру они идут, словно лично ответственны за свою привлекательную внешность. Я не против, если красива женщина. Это другое. Но мужская красота, вы уж простите меня, совершенно оскорбительна. Как бы там ни было, прямо напротив меня сидел этот самый человек, а я глядел на него поверх «Таймс», и вдруг он посмотрел на меня, и наши глаза встретились.

— Вы не против того, что я курю трубку? — спросил он, вынув её изо рта. Только это он и сказал. Но голос его произвёл на меня неожиданное действие. Мне даже показалось, будто я вздрогнул. Потом я как бы замер и по меньшей мере с минуту пристально смотрел на него, прежде чем смог совладать с собой и ответить.

— Это ведь вагон для курящих, — сказал я, — поэтому поступайте как угодно.

— Просто я решил спросить.

И опять этот удивительно рассыпчатый, знакомый голос, проглатывающий слова, а потом сыплющий ими, — маленькие и жёсткие, как зёрнышки, они точно вылетали из крошечного пулемётика. Где я его слышал? И почему каждое слово, казалось, отыскивало самое уязвимое место в закоулках моей памяти? Боже мой, думал я. Да возьми же ты себя в руки. Что ещё за чепуха лезет мне в голову!

Незнакомец снова погрузился в чтение газеты. Я сделал вид, будто делаю то же самое. Однако теперь я уже был совершенно выбит из колеи и никак не мог сосредоточиться. Я то и дело бросал на него взгляды поверх газеты, так и не развернув её. У него было поистине несносное лицо, вульгарно, почти похотливо красивое, а маслянистая кожа блестела попросту непристойно. Однако приходилось ли мне всё-таки когда-нибудь видеть это лицо или нет? Я начал склоняться к тому, что уже видел ею, потому что теперь, глядя на него, я начал ощущать какое-то беспокойство, которое не могу толком описать, — оно каким-то образом было связано с болью, с применением силы, быть может, даже со страхом, когда-то испытанным мною.

В продолжение поездки мы более не разговаривали, но вам нетрудно вообразить, что моё спокойствие было нарушено. Весь день был испорчен, и не раз кое-кто из моих товарищей по службе слышал от меня в тот день колкости, особенно после обеда, когда ко всему добавилось ещё и несварение желудка.

На следующее утро он снова стоял посередине платформы со своей тростью, трубкой, шёлковым шарфиком и тошнотворно красивым лицом. Я прошёл мимо него и приблизился к некоему мистеру Граммиту, биржевому маклеру, который ездил со мной в город и обратно вот уже более двадцати восьми лет. Не могу сказать, чтобы я с ним когда-нибудь прежде разговаривал — на нашей станции собираются обыкновенно люди сдержанные — но в сложившейся критической ситуации вполне можно первым вступить в разговор.

— Граммит, — прошептал я. — Кто этот прохвост?

— Понятия не имею, — ответил Граммит.

— Весьма неприятный тип.

— Очень.

— Полагаю, он не каждый день будет с нами ездить.

— Упаси Бог, — сказал Граммит.

И тут подошёл поезд.

На этот раз, к моему великому облегчению, человек сел в другое купе.

Однако на следующее утро он снова оказался рядом со мной.

— Да-а — проговорил он, устраиваясь прямо напротив меня. — Отличный денёк.

И вновь что-то закопошилось на задворках моей памяти, на этот раз сильнее, и уже всплыло было на поверхность, но ухватиться за нить воспоминаний я так и не смог.