Сияние во тьме - [27]

При каждом шаге у Эллиотта ныли ноги. Спиртное в его организме не могло противостоять силе урагана. Глаза и уши щипало от ледяных порывов ветра. Очень хотелось отдохнуть, но содержимое записки в кармане заставляло двигаться вперед. Когда Эллиотт достиг последней ступеньки, его приветствовал ржавый висячий замок размером с кулак, который громко стучал о двойные ворота. Звук напоминал колокольный звон, предупреждающий о некой незримой опасности.

Он постоял минуту, опираясь на ворота, кривясь от внезапного ощущения холодной стали. Затем потер ладони, подошел к узкому проему, частично скрытому зарослями колючего кустарника, где забор почти примыкал к левому углу ворот. Протиснувшись в щель, Эллиотт почувствовал знакомый трепет возвращающегося возбуждения. Он бывал здесь уже столько раз… столько раз.

Но сегодня все по-другому.

Крадучись среди выцветших белых надгробий, Эллиотт в первый раз заметил, расположены они довольно необычно, словно их сбросили с неба в каком-то заранее определенном порядке. Сверху, рассуждал он, это должно выглядеть, как слишком тесная жилая застройка.

Снова посмотрев на небо, он подумал: снегопад будет сильный, и скоро. Теперь он продвигался медленнее, так же уверенно, но осторожно, чтобы не пропустить надгробие.

Он уже бывал здесь, много раз, но лучше всего помнил первое посещение – пятнадцать лет назад, днем.

Там были все. Мрачный Эллиотт, стоявший далеко позади родителей Кэсси, скрытый в скорбящей толпе. Ее отец, с гордой осанкой, положивший сильные руки на плечи обоих сыновей. Мать, облаченная в традиционно черное, стоявшая рядом с ним, сдерживающая слезы.

Сразу после службы все покинули кладбище, чтобы собраться в доме ее родителей, но Эллиотт остался. Он ждал в верхней дубовой роще, спрятавшись среди деревьев. Когда рабочие завершили погребение, он крадучись спустился с холма и сел, чтобы поговорить с любимой на свежей могиле. И это было волшебно – первый раз, когда Кэсси по-настоящему с ним говорила, когда она разделила себя с ним. В тот день он ощущал ее внутри себя и знал: все было правильно – то, что она умерла, что он убил, это блаженство.

Высоко над кладбищем сломалась гнилая ветка и рухнула на землю. Воспоминание Эллиотта о похоронах Кэсси рассеялось. Он неподвижно стоял, наблюдая, как голые деревья дрожат и качаются на ветру, голые ветки скребут и стучат друг о друга. В его сознании всплыло смутное видение – танцующие скелеты и демоны. Это называется кладбищенским танцем, сказали демоны, в их гнилых беззубых ртах извивались блестящие черви. Потанцуй с нами, Эллиотт, приглашали они, подзывая его длинными костлявыми пальцами. Идем. И ему хотелось пойти. Хотелось к ним присоединиться. Они так манили его. Идем станцуем кладбищенский танец…

Он отогнал эти мысли – слишком много спиртного, в этом все дело – и вошел в узкий овраг, разворошив ногами тонкий покров опавшей листвы. Он узнал знакомый ряд надгробий впереди и сбавил шаг. Наконец, остановился и направил луч фонарика на самую крупную плиту.

Надгробие было чистым и ухоженным, замерзшая трава вокруг него аккуратно подстрижена. К камню прислонились два пучка срезанных цветов. Эллиотт узнал свежий букет, который принес только вчера, в свой обеденный перерыв. Он подкрался ближе, опустился на колени. Отбросив фонарик, уселся рядом с белым гранитом, прикоснулся к глубоким бороздкам на нем, медленно лаская каждую букву, остановился на ее имени.

– Кэсси, – прошептал он, и слово унесло ветром. – Я нашел его, любовь моя. – Он порылся в переднем кармане и вынул смятый клочок белой линованной бумаги. – Я не мог поверить, что ты снова пришла ко мне столько лет спустя. Но я нашел записку у себя на подушке, там, где ты ее оставила.

По его лицу побежали вдруг выступившие слезы.

– Я всегда верил, что ты меня простишь. Правда верил. Ты знаешь, мне пришлось это сделать… это был единственный выход. Ты тогда на меня даже не смотрела, – оправдывался он. – Я пытался сделать так, чтобы ты меня заметила, но ты не замечала. Поэтому мне пришлось.

Кладбище вокруг ожило, мертвые задышали. Ветер набрал силу, прибивал листья к стволам деревьев и высоким надгробиям. Эллиотт крепко сжал бумажку в руке, защищая ее от непрерывного дуновения ночи.

– Я иду, любовь моя. – Он рассмеялся, нервно и в то же время с облегчением. – Мы сможем быть вместе, во веки веков. – Он вытащил руку из кармана пальто и посмотрел на небо. Снег собирался вот-вот пойти. В любой момент. Внезапный порыв ветра швырнул на землю еще одну ветку, она раскололась на сотни щепок.

Через два надгробия от этого места Эллиотт тяжело припал к земле, его пальцы сомкнулись вокруг резины на рукояти пистолета, зафиксировались на ней. Единственный выстрел эхом прокатился по кладбищу, и буря поглотила его. Ошметки блестящей мозговой ткани взметнулись в воздух и, обдав труп, смешались со щепками. Размозженная голова наклонилась вбок, вывалив еще больше блестящего серого вещества на холмик, покрытый травой.

Кремовая полоса лунного света на мгновение пронзила темноту и тут же исчезла. Скомканный клочок бумаги – исписанный рукой самого Эллиотта, – оказался во власти ветра, и высящиеся вокруг деревья вновь обрели партнеров в танце. И пошел снег.