Сияние снегов - [7]

не веря.

Как я хотел хоть малое спасти.

Но нет спасенья, как прощенья нету.

До судных дней мне тьму свою нести

по свету.

Я все снесу. Мой грех, моя вина.

Еще на мне и все грехи России.

А ночь темна, дорога не видна…

Чужие…

Страшна беда совместной суеты,

и в той беде ничто не помогло мне.

Я зло забыл. Прошу тебя: и ты

не помни.

Возьми все блага жизни прожитой,

по дням моим пройди, как по подмостью.

Но не темни души своей враждой

и злостью.

1967

«И вижу зло, и слышу плач…»

И вижу зло, и слышу плач,

и убегаю, жалкий, прочь,

раз каждый каждому палач

и никому нельзя помочь.

Я жил когда-то и дышал,

но до рассвета не дошел.

Темно в душе от Божьих жал,

хоть горсть легка, да крест тяжел.

Во сне вину мою несу

и – сам отступник и злодей –

безлистым деревом в лесу

жалею и боюсь людей.

Меня сечет Господня плеть,

и под ярмом горбится плоть, –

и ноши не преодолеть,

и ночи не перебороть.

И были дивные слова,

да мне сказать их не дано,

и помертвела голова,

и сердце умерло давно.

Я причинял беду и боль,

и от меня отпрянул Бог

и раздавил меня, как моль,

чтоб я взывать к нему не мог.

1968

«Тебя со мной попутал бес…»

Тебя со мной попутал бес

шататься зимней чащей,

где ты сама была как лес,

тревожный и молчащий.

В нем снег от денного тепла

лежал, тяжел и лепок, –

и стыли ножки у тебя

в ботиночках нелепых.

Мы шли по лесу наугад,

навек, напропалую,

и ни один не видел гад,

как я тебя целую.

Дышал любимой на виски,

и молча гладил руки,

и задыхался от тоски

и нестерпимой муки.

Нам быть счастливыми нельзя,

а завтра будет хуже, –

и лишь древесные друзья

заглядывали в души.

Да с лаской снежная пыльца,

неладное почуяв,

касалась милого лица

и горьких поцелуев.

1967

«В январе на улицах вода…»

В январе на улицах вода,

темень с чадом.

Не увижу неба никогда

сердцем сжатым.

У меня из горла – не слова –

боли комья.

В жизни так еще не тосковал

ни по ком я.

Ты стоишь, как Золушка, в снегу,

ножки мочишь.

Улыбнись мне углышками губ,

если можешь.

В январе не разыскать следов.

Сны холонут.

Отпусти меня, моя любовь,

камнем в омут.

Мне не надо больше смут и бед,

славы, лени.

Тихо душу выдохну тебе

на колени.

Упаду на них горячим лбом.

Ох, как больно!

Вся земля – не как родильный дом,

а как бойня.

В первый раз приходит Рождество

в черной роли.

Не осталось в мире ничего,

кроме боли.

И в тоске, и в смерти сохраню

отсвет тайны.

Мы с тобой увидимся в раю.

До свиданья.

1968

«Сними с меня усталость, матерь Смерть…»

Сними с меня усталость, матерь Смерть.

Я не прошу награды за работу,

но ниспошли остуду и дремоту

на мое тело, длинное, как жердь.

Я так устал. Мне стало все равно.

Ко мне всего на три часа из суток

приходит сон, томителен и чуток,

и в сон желанье смерти вселено.

Мне книгу зла читать невмоготу,

а книга блага вся перелисталась.

О матерь Смерть, сними с меня усталость,

покрой рядном худую наготу.

На лоб и грудь дохни своим ледком,

дай отдохнуть светло и беспробудно.

Я так устал. Мне сроду было трудно,

что всем другим привычно и легко.

Я верил в дух, безумен и упрям,

я Бога звал – и видел ад воочью, –

и рвется тело в судорогах ночью,

и кровь из носу хлещет по утрам.

Одним стихам вовек не потускнеть,

да сколько их останется, однако.

Я так устал! Как раб или собака.

Сними с меня усталость, матерь Смерть.

1967

Колокол

Возлюбленная! Ты спасла мои корни!

И волю, и дождь в ликовании пью.

Безумный звонарь, на твоей колокольне

в ожившее небо, как в колокол, бью.

О как я, тщедушный, о крыльях мечтал,

о как я боялся дороги окольной.

А пращуры душу вдохнули в металл

и стали народом под звон колокольный.

Да буду и гулок, как он, и глубок,

да буду, как он, совестлив и мятежен.

В нем кротость и мощь. И ваятель Микешин

всю Русь закатал в тот громовый клубок.

1968

«Когда взыграют надо мной…»

Когда взыграют надо мной

весны трагические трубы,

мне вслед за ними поутру бы

и только при смерти домой.

Как страшно спать под мертвой кровлей,

а не под ласковой листвой,

и жить не мудростью людской,

а счастья суетною ловлей.

Но держат шоры грошовые,

служебно-паспортный режим,

чтоб я остался недвижим

и все мы были неживые.

Вот почему, как в жар дождя,

как ждут амнистии под стражей,

я жду шагов твоих с утра уже,

до крика к вечеру дойдя.

Свое дневное отработав

заради скудного куска,

мы – должники твои, тоска

пустынных лестничных пролетов.

Но уведи меня туда,

где мир могуч, а травы пряны,

где наши ноющие раны

омоет нежная вода.

Там ряска сеется на заводь

сквозь огневое решето,

и мы возьмем с собой лишь то,

что и в раю нельзя оставить.

Из всей древесности каштан

достоин тысячи поклонов,

а из прозаиков – Платонов,

а из поэтов – Мандельштам.

Там дышит хмель и каплет сок,

и, трав телесностью наполнясь,

ты в них вдохнешь свою духовность

и станешь легкой, как цветок.

Там все свежо и озаренно

и ничему запрета нет

навеянному с детских лет

новеллами Декамерона.

Там все, что лесом прожито,

хранит малюсенький кустарник,

он не слыхал стихов бездарных

и разговоров ни про что.

Там пир всемирного братанья,

и только люди – без корней.

Так уведи меня скорей

туда, где всё – добро и тайна.

1968

«Я груз небытия вкусил своим горбом…»

Ф. Кривину

Я груз небытия вкусил своим горбом:

смертельна соль воды, смертельна горечь хлеба,

но к жизни возвращен обыденным добром –

деревьями земли и облаками неба.

Я стер с молчащих губ отчаянья печать,