Сияние снегов - [59]

Когда б вмешательством твоим

я был от горшего избавлен,

про все, что на сердце таим,

я б написал, как Чичибабин.

Да вот беда и канитель:

его нет дома, он в отлучке,

дверь заперта, пуста постель,

и жар-перо ржавеет в ручке.

1965

«Я по тебе грущу, духовность…»

Я по тебе грущу, духовность,

не робот я и не злодей,

тебе ж, духовность, охо-хо в нас,

и ты уходишь из людей.

Весь Божий свет сегодня свихнут,

и в нем поэзия одна

как утешение и выход

слепому времени дана.

Да не разнюхает начальник,

а и, разнюхав, не поймет,

о чем очей ее печальных

над повседневностью полет!

Эй, кто не свиньи и не волки,

кто держит небо на плечах,

давайте выпьем рюмку водки

за землю в травах и лучах,

за моря плеск и счет кукушкин,

за человеческую честь,

за то, что есть у сирых Пушкин

и Мандельштам у кротких есть!

Се аз храню на свете белом

свободных лириков союз,

не покорюсь грядущим бедам,

грядущей лжи не убоюсь.

Берите впрок мои тетрадки:

я весь добра и света весть,

не потому, что все в порядке,

а потому, что в мире есть

    ПОЭЗИЯ.

(1965)

«Одолевали одолюбы…»

Одолевали одолюбы.

У них – не скрипка, не рожок.

Они до хрипа дули в трубы,

где помолчать бы хорошо.

Одолевали водоливы.

Им лист печатный маловат.

Еще туда-сюда вдали бы,

а то под ухом норовят.

А правда не была криклива,

у правды – скромное жилье,

но вся земля ее прикрыла,

и все услышали ее.

1962

«Не мучусь по тебе, а праздную тебя…»

Не мучусь по тебе, а праздную тебя.

И счастья не стыжусь, и горечи не помню.

Так вольно и свежо, так чисто и легко мне

смотреть на белый свет, воистину любя.

За радостью печаль – одной дороги звенья.

Не слышимый никем, я говорю с тобой.

В отчаянье и тьме я долго жил слепой

и праздную тебя, как празднуют прозренье.

Туманы и дожди над городом клубя,

осенняя пора ничуть не виновата,

что в сердце у меня так солнечно и свято.

Как чудо и весну, я праздную тебя.

У милой лучше всех и волосы, и губы,

но близостью иной близки с тобою мы.

Я праздную тебя. Вновь помыслы юны –

сверкают, и кипят, и не идут на убыль.

Я праздную тебя, и в имени твоем

я славлю холод зорь, и звон бездольных иволг,

и вязкий воздух рощ, так жалобно красивых.

В назойливых дождях твой облик растворен.

Теперь не страшно мне, что встречи той случайной

могло бы и не быть. Врагов моих злобя,

как дивные стихи, я праздную тебя

и в нежной глубине храню свой праздник тайный.

Конька моей души над бедами дыбя,

я буду долго жить, пока ты есть и помнишь.

Ликую и смеюсь, спешу добру на помощь.

На свете горя нет. Я праздную тебя.

(1967)

Сонеты любимой

«За чашей бед вкусил и чашу срама…»

За чашей бед вкусил и чашу срама.

Я жил на воле, нем и безымян.

У ног моих раскручивалась яма,

и дни мои засасывал туман.

Пятнадцать лет тянулся мой роман

с идеей лживой. Жалко и упрямо

я мнил себя привратником у храма,

чей бог – вражда, насилье и обман.

Пятнадцать лет я веровал в народ,

забыв про то, что он ворует, врет,

стращает жизнью нищенски-утробной.

Был стыд прозренья вызовом судьбе,

и я, не смея думать о тебе,

живой молил о милости загробной.

«А ты в то время девочкой в Сибири…»

А ты в то время девочкой в Сибири

жила – в тайге под Томском, за семью

ветрами, – там, куда еще четыре

военных года заперли семью.

Едва оставив школьную скамью,

ты всей душой прислушивалась к шири,

но лиственницам темным, а не лире

несла тайком застенчивость свою.

Никто не знал про тайную печать,

зачем ты любишь думать и мечтать,

в кругу друзей грустишь, а не хохочешь.

И всё тебе в те годы нипочем:

бродить в горах, ладони жечь мячом

и в поездах лететь, куда захочешь.

«Заканчивала инженерный вуз…»

Заканчивала инженерный вуз,

ходила в горы, занималась спортом,

а жизнь писала новое на стертом

и подарила сердцу пенье муз.

Как будто бы в душе открылся шлюз,

внезапный дар затеял с веком спор там, –

и прежний мир уже смещен и сболтан,

и к новой тайне пробудился вкус.

Все начиналось с песен Окуджавы.

Как и во все концы моей державы,

они пришли в сибирские края.

И лад в словах услышался впервые,

и потекла в тетрадки курсовые

нежданной страсти странная струя.

«Иду на зов. Не спрашивай откуда…»

Иду на зов. Не спрашивай откуда.

На сердце соль. Тропа темна, трудна.

Но, если жар, ты и в аду остуда,

а близ тебя и смерть не холодна.

Ты в снах любви, как лебедь, белогруда,

но и слепым душа в тебе видна.

Все женщины прекрасны. Ты одна

божественна и вся добро и чудо,

как свет и высь. Я рвусь к тебе со дна.

Все женщины для мига. Ты одна

для вечности. Лицо твое на фресках.

Ты веришь в жизнь, как зверь или цветок,

но как духовен каждый завиток,

любовь моя, твоих волос библейских.

«Тебе в то лето снилась Лорелея…»

Тебе в то лето снилась Лорелея,

и боль настигла, по сердцу скребя,

когда, безумным личиком мертвея,

звала отца, об умершем скорбя.

Земля Сибири приняла в себя

всю грусть и жалость пасынка-еврея,

телесный прах сугробинками грея

и о душе метелицей трубя.

Преодолевши материну нехоть,

ты в дальний путь заторопилась ехать,

сменив на риск сиротское жилье.

В те дни мы были оба одиноки,

но я не знал, что ты уже в дороге,

уже в пути спасение мое.

«Не встряну в зло, не струшу, не солгу…»

Не встряну в зло, не струшу, не солгу.

Есть карточка, где ты в горах на юге…

Учи меня мучительной науке,

как сладко быть у губ твоих в долгу.