Сиваш - [8]

— На штыки? — с ужасом переспросил Никифор.

— И подняли бы. Но офицеры отпустили нашего солдата. И тут, понимаешь, он опять пропал, неизвестно, куда девался. Жалко было, думал, никогда уже не побачу хлопца. Месяц, другой нет его. А к зиме слух, что и Керенского свергли в Петрограде, вроде бы войне конец и с землей поворот какой-то. И с этим слухом сам появляется наш солдат. «Здравствуйте, говорит, привет вам от Советской власти. Был я в центре, лично проводил в тюрьму министров-буржуев. Объявлен мир, а с землей простое распоряжение…» Словно сказка…

И вот тут, Никифор, самое для меня щекотное. Как-то сижу на поваленном дереве. А солдат этот, херсонский, подошел ко мне: «Ну, земляк, о чем твои мысли?» Рассказал ему про мою жизнь, про то, что золотой клад ищу, все рассказал, и про твоего отца — столько у него земли, что и золотого клада не нужно. А солдат мне в ответ: «Возьми у него землю — твоя». — «Нет, говорю, еще не моя, он за нее платил». — «Платил твоими деньгами, говорит, твоим трудом…» И верно, если войти в понятие, Никифор, то земля твоего отца — сроду наша, бедняцкая, как есть…

— Слышал я это, слышал! — нетерпеливо перебил Никифор.

— Я тогда заспорил: «Силой, говорю, брать от соседа пашню как-то неловко, душа не спокойна». А тот посмеялся надо мной: «Эх ты, глупый человечина! Тогда ищи золото под курганами, конский навоз найдешь, и только! Свою землю тебе неловко взять!» Я говорю: «Криво рак выступает, да иначе не знает. Не стесняюсь, возьму силой, если добром не уступит, но лучше, если добром». — «Ну, говорит, поди попробуй поцелуйся с Соловеем, он добровольно не отдаст». А я говорю: «Должен понять…» Тут он мне не доказал… Как тебя, Никифор, вижу его. Невысокий, худощавый такой, быстрый, как пружина… Фамилии не помню. Куда ни придет, везде он свой, везде как дома. И люди к нему льнут, пристраиваются к нему, как журавли к вожаку в дальнем полете. Хоть и не брат и не сват, а вот помню…

— А сейчас в Строгановке у нас живет такой: кольца выколоты на кулаке, — сказал Никифор.

— Думаешь, это он? — Матвей не удивился. — Если он с Карпат вернулся домой, то ему из дому до нас рукой подать. Из Херсона, что ли, пришел?

— Не знаю, вроде из Крыма. Пришел, собрал хлопцев в отряд — сто восемьдесят семь человек то есть. Учит стрелять из пулемета и всякую политику. Я ходил к нему на беседы, видел: выколоты кольца на кулаке.

Матвей заулыбался.

— Может быть, что и он!.. Ну а с землей той как: записали временно или насовсем? — спросил он.

— Кто знает, дядько Матвей, как распорядится власть, — ответил Никифор. — Про себя скажу, что злого сердца не имею на вас, то есть пожалуйста. Если какая помощь, то все, что можно, дядько Матвей, это вы не беспокойтесь, имея мою причину, которая… Ну, словом, еще будет разговор…

«Горы падают, долы встают», — подумал Матвей.

— Всё, Никифор! Прыгай не прыгай — подкатила середа под четверг. Если земля завертелась в другую сторону, то и солнце теперь светит с другой стороны! Барин-то ты барин, только я тебе не слуга. Но воевать с вами не хочу, силой забирать у вас не буду. С немцами в окопах братались, надо и дома без войны. А наладить можно только так: пускай мой сосед, Соловей Гринчар, поймет, что земля завертелась в справедливую сторону… Скорее погоняй, Никифор, не терпится мне увидеть свою хату.

5

В стороне Перекопа за черный край степи садилось солнце, на горизонте зажглась сизо-красная полоса, окна в хате побагровели… Намаявшись за день — опять ездили на соль, — Феся сердито, рывками убиралась в хате. Лиза переоделась, побежала узнавать, будет ли вечером гармонь, — гуляньем полна голова! Горка где-то с соседскими ребятами. Феся выкинула половики за дверь, схватила кустик полыни — подмести холодный земляной пол. Улыбнулась вдруг: вечером опять будут гости.

За окном во дворе забрехала собака. «На кого? В такую рань Антон не придет, да и пес уже привык к нему, неделю не брешет».

Распахнула дверь. В красном закатном свете возле ограды стоял, отмахиваясь от лающего пса, рослый бородатый человек. Феся узнала, не своим голосом крикнула:

— Таточку!

Кинулась к нему.

Возле двери отец сложил сумку, шинель, обнял Фесю, сам слова не выговорит, только в горле клокочет. Прохрипел:

— Где Лиза, Горка… Егор?

Горка — вот он, услышал крик, прибежал от соседей, издали смотрит, как чужой. Феся подтолкнула:

— Подойди, дурной! Это же наш таточко. Забыл? — Закричала: — Лиза!.. Беги, зови Лизу.

Лиза вошла в хату, остановилась возле дверей. Таточко взмахнул руками:

— Ой, не узнать дочку! Ой, большая!

Подбежала, целует ему руку.

— Таточку, миленький! Где же вы так долго были?..

Феся стояла зачарованная, смотрела, как таточко черной рукой гладил Лизу по голове… Спохватилась, велела греть воду, доставать чистую одежду, Горке — у соседей попросить мыла. Забегали, захлопотали. Таточко сидел на табурете. Феся видела, как слеза скатилась в бороду: добрался-таки до дому. Ей вдруг стало легко. Живой! Вот он, сильный, в своей хате. Какое есть хозяйство — все будет в крепких руках. Ей теперь никаких забот, только работать. Таточко от беды оборонит, научит, что делать… Собрала полдюжины яичек, велела Горке отнести стригалю, пусть идет сюда с ножницами и бритвой.