Сиваш - [29]
— Не видно ни конных, ни обоза! Поедем одни. — Повернулся к Лизе: — Где твой папан или тата, как его? Живо сюда!
Матвей за дверью долго сбивал с ботинок снег, не спеша вошел в хату. Чернявый резко повернулся к нему.
— Хозяин, отвезешь нас в Крым!
Матвей ответил, что повозка пароконная, а коняка один. Стало быть, ничего не будет.
— Моего в пару возьмешь, — приказал чернявый. — Приедем в Джанкой — заберешь себе.
— Благодарствую, господин офицер, — глухо ответил Матвей. — Сейчас время такое, что лучше сидеть дома. Пойдешь на час, а вернешься через год, если вернешься. Если бы вы перестали воевать, то даром отвез бы хоть в Севастополь. А чужого коня не надо мне. Не ваш он, взяли у кого-нибудь, у того же крестьянина.
Чернявый страшно выкатил глаза:
— Поговори еще! Запрягай, сволочь! Черт бы вас всех забрал!
Матвей хотел было сказать свое, вздрогнул и с ненавистью глянул на чернявого. Тот бешено завопил:
— Запрягай!
Он выругался, сорвал голос, начал расстегивать кобуру. Лиза вскрикнула. А русый подбежал к товарищу:
— Сережа!
Но чернявый, выхватив револьвер, отскочил к стене — дал Матвею дорогу к двери.
— А ну!
— Оружием не пужайте, я уже пуганый, поротый тоже, — проворчал Матвей.
Задыхаясь, чернявый крикнул:
— Запрягай, сволочь!.. Уложу на месте!..
Матвей медлил. Один за другим треснули два выстрела. С потолка посыпались куски штукатурки. Лиза взвизгнула, бросилась к отцу.
— Таточку, запрягайте!
Матвей повернулся, с силой ударил ногой в дверь и пошел из хаты…
Под колесами пронзительно взвизгивал снег. Лошади заиндевели — убегали от кнута, белые, мохнатые, не закурчавились от инея лишь их короткие обрезанные хвосты.
Олег Захаров полулежал в бричке, прячась от обжигающего ветра. Ноги укутал мешком, сунул в сено, сам укрылся шубой, руки в рукава. Тепло! За спинами Кадилова и мужика не дуло. Вспоминал Лизу, как подносила молоко; видел овальное, смуглое, милое личико, вздернутый, чуть покрасневший нос, частые веснушки на скулах, черные брови. Вспомнил, что кончики ее черных ресниц забавно выгорели… Яркие, белые зубы… Славная дивчинушка. Она, конечно, честная, добрая. Вероятно, и ласковая она. Как мило, что захотела узнать, кто он. А ведь она из той самой «толпы», которой он боится. Кто он?
В самом деле, кто? Вспомнил меловые курганы под Белгородом, маменькино имение — триста десятин пашни и лугов, доходную меловушку — известковый завод… В Петрограде жил дядюшка, который по делам и чинам своим захаживал к самому царю… О себе Олег думал стихами Надсона: «Не вини меня, друг мой, я сын наших дней… Я чувствую и силы и стремленье…» Да, он мечтал, что будет строить легчайшие мосты, не куцые, речные, — а через морские проливы, скажем Керченский… Но какое-то буйство жизни мешало на каждом шагу: сходки, речи, бунты.
На студенческие сходки, чтения и манифестации он не спешил — речей не понимал. Бежал от бунтов, хотя царя с Распутиным и царицей презирал. Студенчество волновалось, рабочие бастовали, крестьяне жгли… А потом все смешалось. Никто не в силах помочь: ни дядя — Олегу, ни царь — дяде, ни бог — самому царю… На улицах ораторы из кожи лезли, сыпали словами. Лекции забыты, всех вынесло на площади. Все счастливы: отрекся царь. Алели красные банты, все пели. А хлеба не было, — Олег видел очереди. Большевики подняли Россию на дыбы. Народ клокотал. Каждая новая речь Керенского вызывала взрыв ярости, проклятия и насмешки. Народ верил Ленину, большевикам.
Прижимаясь к спинам Кадилова и возницы, закрыв глаза, Олег вспоминал, как в те дни он ходил по городу, охваченный любопытством. По Невскому катились людские волны, валом валила толпа. На каждом углу спорили студенты, солдаты; на ходу читали только что купленную книжку Ленина «Удержат ли большевики государственную власть?». По центральным улицам мчались грузовики, в них стояли люди, грозные и непонятные, выставив винтовки со штыками, — народ! Кто-нибудь в грузовике наклонялся, доставал пачку листовок и широкими движениями разбрасывал их, как сеяльщик семена. Что вырастет?
Катились по мостовой и броневики. На грязно-зеленой стенке одного из них еле виднелись бледные следы стертого прежнего названия «Олег». Словно его, Олега Захарова, самого стерли…
Олег советовался с дядей. Глядя на домашних, на племянника, на себя в халате, дядюшка удивленно пожимал плечами: «Не может быть! Не верю! Они без нас не проживут и недели. Никогда! Переждем!..» Олега понесло в деревню — у матери переждать, пока перегорит костер восстания. Когда все кончится, он вернется в Петроград, доучится и станет строить мосты. Мосты всегда будут нужны цивилизации. Не может быть, чтобы жизнь пошла вспять, к каменному топору. Он будет указывать строителям, чертежи раскроют его замыслы… Впрочем, все это чистая фантастика, самоуспокоение, благодушный сон. Если бы только все это кончилось…
В деревне добрая старуха мать день-деньской кормила, поила, купала бесчисленных собачек, гуляла, разговаривала с ними, приказывала им, журила их… Увидел ее — сердце сжалось: она, как дитя, не понимала происходящего. Смеялась, тряслись морщины: «Кто это заберет у меня меловушку? Ведь завод — мой!»
В романе ленинградского писателя Якова Ильичева «Турецкий караван» раскрывается важный эпизод из истории советской внешней политики первых послереволюционных лет, когда ее определяли В. И. Ленин и Г. В. Чичерин. Это — поездка главкома Украины М. В. Фрунзе с дипломатической миссией в Анкару к Мустафе Кемалю, возглавлявшему антиимпериалистическую буржуазно-национальную революцию в Турции. Много дней по горным дорогам Анатолии и в повозках и верхом продвигались посланцы Советского государства. Глубоко сознавая свой интернациональный долг, мужественно и целеустремленно М. В. Фрунзе и его товарищи преодолевают все трудности опасного пути.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.