Сиваш - [31]
— Стоп! Ни слова! Услышит он — глазом не моргнешь, как…
— Знаю, но иной раз ужасно хочется подойти и при всех изо всей силы плюнуть ему в морду…
— Тут же прикончит и велит бросить тело собакам!
Джанкой увидели засветло, без огня. Пересекли заставленную вагонами железную дорогу. На привокзальную площадь выехали со стороны садика.
Уже смеркалось. Сквозь голые ветки акаций Олег разглядел на краю булыжной мостовой длинные неподвижные фигуры. Словно на подставках, под телеграфными столбами смирно стояли, чего-то дожидаясь, какие-то люди…
Подъехали ближе. Увидели, что это повешенные. Висели низко, опущенные носки ботинок почти касались булыжников.
Матвей глухо сказал:
— Прибыли, господа, благополучно. Теперь не измените своему слову, оставьте в упряжке вашего коня, иначе не доеду домой. Сто верст. Сразу и поеду, что-то мне здесь не нравится…
Кадилов на ходу соскочил с брички.
— Ладно, сволочь, катись на все четыре стороны. И лошадь забирай. Русский офицер — хозяин своему слову.
Олег сказал примирительно:
— Не обращайте внимания на него, он всегда ругается. Берите лошадь. Может быть, денег вам…
Но Матвей не слушал, он уже настегивал лошадей. Бричка бешено загремела по булыжникам — прочь от страшного места.
«…В тылу вакханалия, дебош и пьяные скандалы, в коих отличаются чины бежавших с фронта частей. Жажда спекуляции охватила все слои общества. Забывшие честь забыли, что накатился девятый вал… Подрываются вера в спасение и престиж… Я же обязан удержать Крым… Требую: общественные организации и классовые комитеты, придите совместной работой поддержать меня! Заявляю, что бессознательность и своекорыстность жителей меня не остановят… Приказываю: опечатать винные склады и магазины. Буду беспощадно карать… На всей территории Крыма запрещаю азартную карточную игру. Содержателей притонов покараю не штрафами, а как пособников большевизма… Повторно разъясняю: не только попрошу, а заставлю всех помочь. Мешающим мне сопротивлением и индифферентностью говорю заранее: упомянутая бессознательность и преступный эгоизм к добру не приведут. Пока берегитесь, а не послушаетесь — не упрекайте за преждевременную смерть… Генерал Слащев».
«…Безобразие! Посмели дать себя атаковать, не атаковали сами… Приказываю: ни шагу назад, а в атаку вперед!.. Где потребует обстановка, выеду сам… Подтверждаю: из Крыма не уйду! В успешной защите уверен с божьей помощью… Мешают лед на Сиваше, морозы двадцать градусов… Но ожидаю смены генерала Зимы комиссаром Слякотью… Из двух армий противника одну разгромил, берусь за вторую. Доволен молодецкой работой добровольцев и казаков… Население спокойно, но инертно. Нужна изюминка… Генерал Слащев».
На облупленной, заляпанной клейстером стене джанкойского вокзала под морозным солнцем вздувались белые листки. Олег читал, и под папахой у корней волос пробегал знакомый холодок, мутила тошнота… У красных на перешейке не было армий, имелась всего лишь бригада, — вранье, хвастливость Слащева били в нос. Но вот и Слащева, наводящего ужас на жителей, заела тоска по «изюминке».
Олег только что вышел из госпиталя. По приезде в Крым ночь пролежал в классном вагоне, бредил, потом месяц провалялся с хрипящими легкими. За это время красные дважды атаковали на перешейках, но Слащев отбил — заманивал красных в узкие проходы, отрезал. Слащев ликовал: сквозь бураны и махновские ватаги он провел свой корпус в Крым и крепко стоит у входа… Повесил трех солдат — продавали гимнастерки — и сестру милосердия — ударила солдата.
Эту сестру милосердия Олег видел в госпитале. Бледная, красивая, измученная ночным дежурством, она под утро валилась с ног. Какой-то выздоравливающий солдат стал приставать к ней, и женщина, действительно, ударила…
В госпитале Олег меньше боялся появления красных, чем сейчас встречи со Слащевым. Боялся, что Слащев увидит на его лице отвращение, и тогда несдобровать…
Прочитав на стенке листки, пошел через вокзал на платформу. Чистота, порядок. На путях тесный городок из поездов. Над вагонами дымились тонкие трубы, между составами солдаты носили кипяток, горячую, с паром, пахучую кашу. В вагоне-леднике постукивала динамомашина. Возле штабных пульманов звенели шпоры корниловских офицеров. Кадилов где-то там… На платформе высились мачты радиотелеграфа; рядом ярко зеленел свежий поезд британской военной миссии. Веселые красномордые заморские друзья расположились как дома.
Сейчас, в мороз без снега, легко одетые британцы возле путей начали свой неизбежный футбол. Гоняли мяч, отрывисто кричали.
Стенографистки, утомясь в постелях за глухими перегородками, вышли на воздух, щурились, говорили, что английские офицеры очень милы, в жизнь штаба вносят особую прелесть…
Вдруг один из футболистов встал и, глядя вдаль на пульманы, по-русски, передразнивая солдат, произнес:
— Нашей генераль Яша-а!..
На платформе показался низенький, в белой высокой папахе, в лебедино-белой бурке человек. В этой бурке, как под парусами, он плыл впереди кучки офицеров. Лицо молодое, но даже на холоде бледное, а глаза со старческой поволокой. Это был Слащев. Олег слышал его тонкий, звенящий голос:
В романе ленинградского писателя Якова Ильичева «Турецкий караван» раскрывается важный эпизод из истории советской внешней политики первых послереволюционных лет, когда ее определяли В. И. Ленин и Г. В. Чичерин. Это — поездка главкома Украины М. В. Фрунзе с дипломатической миссией в Анкару к Мустафе Кемалю, возглавлявшему антиимпериалистическую буржуазно-национальную революцию в Турции. Много дней по горным дорогам Анатолии и в повозках и верхом продвигались посланцы Советского государства. Глубоко сознавая свой интернациональный долг, мужественно и целеустремленно М. В. Фрунзе и его товарищи преодолевают все трудности опасного пути.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.