Сиваш - [28]
— Таточку, ратуй! — крикнула Лиза из соломы.
Матвей ударил дышлом по спине. Железная окова с болтом пришлась по шее. Второй убежал. Спустя немного времени Матвей посадил усатого в солому, потом поднял на слабые ноги.
— Очухался? Уходи скорей, пока жив! Уходи, бандит. Где-нибудь в степи подохнешь! — Выволок битого в степь, бросил на дороге дальше от дома.
Через несколько дней снова кто-то постучал в замерзшее окно:
— Хозяин, погреться!
Феся спокойно поднялась, а Лиза задохнулась, побелела. Дело к ночи, сама не своя запричитала:
— Таточку, не открывайте! Миленький, скажите, что тифозные!
Но как не открыть, когда стучат с винтовками отчаянные люди.
В хату, как и в первый раз, ввалились двое. Оба с шашками, с револьверами, офицеры, но не в больших чинах. Один, повыше ростом, чернявый, вел под руку другого, вялого, словно пьяного. Замерзли, все на них гремело. Первым делом раздели вялого. Оказалось, тащились по снегам верхами, одна лошадь легла, не встала, бросили ее, попеременно ехали на другой. На морозе, на ветру, этот офицер вдруг слинял, пожелтел, начал валиться с седла…
«Верно, сердце зашлось», — с состраданием подумала Лиза. Офицеры, особенно больной, были совсем не страшные, весело стало на душе.
Больной офицер жарко смотрел, но не видел ни Лизы, ни Феси, никого, голова его валилась на плечо. «Вот до чего доехал господин!» Чернявый снял с товарища папаху, показались русые редкие волосы. Снял башлык, ремни, шинель, открылась тонкая шея в свободном вороте гимнастерки. Лиза нисколько не боялась этого вояки, засмеялась:
— Ой, натекло с тебя, как с младенца, натаяла лужа!
Тот только шевелил задубевшими губами.
Чернявый велел:
— А ну, красавица, разотрем его руки, совсем не шевелятся!
Взял одну руку, Лиза — другую, мягкую, бессильную, стала растирать. Больной прямо на нее открыл большие серые глаза. Так посмотрел, будто в сердце толкнул. Вдруг стало жалко его.
А Матвей смотрел с усмешкой.
— Ну что, господа, навоевались или еще будете?
Чернявый ответил:
— Пока воюем, живем!
— Конец имеете, — сурово сказал Матвей. — Вот уже Крым, дальше — море… Мириться вам надо. Хватит восставать.
У чернявого брови поднялись, в глазах закипело. Но вдруг из темного угла послышался Фесин голос:
— Скажите, за вами идут красные?
Чернявый сквозь зубы что-то ответил и уже не обернулся к Матвею. За разговором забыли про больного, чернявый вдруг насупился, кивнул на хворого:
— Напоите, накормите его. За все заплатим, черт возьми… А начнешь крутить, хозяин, — не взыщи!..
Горка по приказу офицера сбегал к соседям за молоком. Вскипятили. Лиза сама стала поить больного. Шутила:
— Вот до чего ты доехал на вороном коне — кружку в руки не возьмешь!
Он хотел улыбнуться, ей снова стало жалко его. Пил, обжигался — и она будто горячее глотала.
Раз напоила, то и укрыть надо больного. На ноги ему бросила свой кожушок. Больной сипловато прошептал:
— Спасибо…
После молока он порозовел и скоро заснул. Лиза смотрела на него, слушала, как дышит. Этот неизвестный человек, может быть, не злой, хоть и белый офицер. Был такой в Строгановке в прошлом году, все бежали, а он остался и к красным перешел.
Потушили лампу, все легли. Лиза из своего угла прислушивалась. Среди вздохов, похрапывания слышала, как он дышит…
Утром встали со светом и — за дело. Феся достала из-под снега курай, топила грубку. За ночь хату выстудило, стекла окон пропали за толстым, мохнатым инеем. Горка с отцом пошли поить-кормить Мельницу, разгребать снег от ворот сарая. Лиза осталась хозяйкой с офицерами.
Русый сам поднялся с лавки, — видно, не так уж болен. Лиза поливала ему, смотрела, как он моет лицо, тонкую шею — осторожно, старается не брызгать, видно, есть совесть. Улыбнулся, сказал:
— Большое спасибо тебе за все!
Офицеры позавтракали, злой чернявый оделся, застегнулся ремнями и вышел на улицу Русый — звали его Олег — достал из кармана книжечку, карандаш и, низко склонив голову, стал прилежно писать. Лиза смотрела ему в затылок, молчала. Вдруг он обернулся, встал, увидел разрисованную печку.
— Это кто у вас так малюет?
— Я, — ответила Лиза.
— Значит, ты художница! Очень красиво!
— Красок теперь не достать. — Лиза покраснела. — А ты кто такой, куда едешь?
— В Крым. Возможно, в Симферополь, там живет моя мать. Но если красные захватят Крым, нас, наверно, расстреляют.
Заметил торчащую из-за божницы бумагу, потянул ее, развернул, усмехнулся:
— Большевистский листок? «Наши лозунги: мир — народам, земля — крестьянам, нетрудящийся — не ест!» Ты понимаешь это?
— Что ж тут не понимать. Это и Горка поймет.
Русый задумался, прошелся, достал из мешка толстенькую книжку, начал листать. Что-то нашел.
— А вот такие слова понимаешь? — спросил и прочитал: — «Не презирай толпы: пускай она порою… бездушна и слепа, — но есть мгновение… не жалкая раба, а божество — толпа, титан — толпа! Ты к ней несправедлив: в часы страданий не шел ты с ней страдать… Ты издали любил, ты чувствовал один! Приди же слиться с ней; не упускай мгновенья, когда на всякий звук отзывчива она…» Нет, этого ты не понимаешь, а это и есть — я.
Открылась дверь. С морозным паром ввалился чернявый — бешеный, холодный.
В романе ленинградского писателя Якова Ильичева «Турецкий караван» раскрывается важный эпизод из истории советской внешней политики первых послереволюционных лет, когда ее определяли В. И. Ленин и Г. В. Чичерин. Это — поездка главкома Украины М. В. Фрунзе с дипломатической миссией в Анкару к Мустафе Кемалю, возглавлявшему антиимпериалистическую буржуазно-национальную революцию в Турции. Много дней по горным дорогам Анатолии и в повозках и верхом продвигались посланцы Советского государства. Глубоко сознавая свой интернациональный долг, мужественно и целеустремленно М. В. Фрунзе и его товарищи преодолевают все трудности опасного пути.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.