Сиваш - [27]
Матвея довели до бесчувствия. Верно, кожу содрали. Сперва было больно, трубил, словно олень в карпатском лесу. Потом отупел, будто и нет спины. Но когда спустили со стола, не мог разогнуться.
Поддерживая портки, побрел куда-то. Посмеивался, как полоумный. Первый раз в жизни секли… Как слепой, ткнулся в стену.
Услышал над собой плачущий голос дочки:
— Татоньку!..
Поднял померклые глаза, пробормотал:
— И не выйдешь отселе… хе-хе…
— Таточку, вон калитка, идите в калитку.
Садиться в бедарку было больно. На буграх, на неровностях дороги сиденье и спинка нестерпимо били по телу. Но Матвей уже пришел в себя. Перед дочкой ни разу не застонал. Примостился, держал себя в руках. Дочка с вожжами в руках шла сбоку — не села в бедарку, чтобы ему было свободнее.
Матвей вспомнил Антона Горина, как тот учил, что по-хорошему богатые не признают новую жизнь. Учил смело брать свое.
«Вот и взял, — думал Матвей. — Научил меня на беду. Явись — покажу, как на моей спине твоя наука показалась. Правда твоя, а спина, брат, моя… Эх, жизнь, жизнь проклятая! И жить невозможно, и не жить нельзя. Вот какой ужас приговорен человеку на роду. Никуда не денешься с этого света, пока жив. Ходи, топчи землю, грейся на солнце — не запрещается, ешь, пей, что бог послал, потей, работай до умору, и все равно тебя побьют, когда-захочешь для себя чего лучше… А с Соловеем за его бумагу что-либо сделаю. Так ему не пройдет».
Домой приехали поздно вечером. Всю ночь и новый день Матвей лежал в кровати, думал. Велел Лизе отвезти Соловею зерно, иначе придут, разорят хату. Опять остался ни с чем.
Дети подходили к кровати. Матвей спросил Лизу:
— Ну что, дочка? Убить Соловея, паразита, — недолгое дело. Но от этого нам не станет легче. Ну-ка, скажи, советчица, как думаешь, придут ли когда красные?
— Беспременно, таточку! — горячо ответила Лиза. — Этой ночью снилось мне такое, знаете, чудное… А сегодня я бросила карты, так, смеху ради, и вот… Придут!
К вечеру вдруг явилась Феся. Пришла с узлом. Услышала, что в волости, по милости Соловея, били отца, и ушла из мужниного дома.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Худо, страшно в степи зимой. Стужа, небо в тяжелых тучах, безбрежную равнину захлестывает снег. Возьмется ветер, начинается метель. Седая вьюга хоронит людей и скот, загоняет в море овечье стадо.
В конце девятнадцатого года зима навалилась жестокая, с долгими снегопадами, с диким бесконечным воем ветра, с метелями и буранами — как шестьдесят с лишком лет назад, в Крымскую кампанию.
Тогда с севера на полуостров и от моря на материк тянулись обозы с военными запасами, с больными и ранеными русскими солдатами. Множество войск полегло в степи, не дойдя до моря. А потерянных лошадей, верблюдов не перечесть. Сыпучий снег заваливал проложенные пути, с верхом укрывал обозы. Крутились, вставали к небу и обрушивались снежные столбы. Из края в край степи ветер носил белые курганы. Местами, где ветер срывал пушистый налет, каменная дорога звенела. Снежная пыль крутилась, мчалась по залысинам, набиралась в следы. На подъемах сугробы подымались выше головы. Стужа леденила суставы, продувала насквозь.
Летом и осенью белый вал катился на Москву. Вот уже Орел. Генералу Деникину подводят коня — въехать в столицу. Но тут-то и рухнул белый вал… Разбитые полки двигались с севера, — казалось, из сизо-черной тучи на горизонте. Кто не попал в эшелон на железной дороге, шел открытой степью. Тащились верхом, в повозках — по снегу, пешие. Шли малыми кучками, войско не войско, банды не банды, блуждали между селами, — навстречу им лучше не попадайся…
Однажды вечером к Обидным постучали. Из-за двери грубый, хриплый голос приказал:
— Хозяин, переночевать!
Лиза с отцом открыли. Вошли двое, занесенные снегом, в башлыках. Разделись, на плечах погоны непонятных чинов. Сели пить чай с николаевской водкой. Отогрелись. Один, усатый, засмеялся, подмигнул Лизе. После чая сразу легли, оружие под себя — заснули. Храпели всю ночь. Утром встали бодрые. Усатый велел подать умыться. Лиза сливала из ковшика со льдинками. Фыркал, как кот, косился на Лизу, как на сметану… Сели завтракать, опять пили николаевскую — на дорогу. Лиза накинула кожушок, пошла кормить и поить коня. Сводила его к колодцу, привела обратно в сарай, снизу надергала заснеженное, улегшееся, все еще пахучее сено. Выходила из сарая за второй охапкой, вдруг увидела в воротах веселые красные рожи усатого и его товарища. Одеты, с вещевыми мешками за плечами, уже отправились было своей дорогой, да из-за ограды заметили Лизу и перескочили во двор — «попрощаться». Без разговоров бросил усатый ее на солому, начал рвать платье. Не теряя силы на крик, Лиза отбивалась руками, ногами…
Матвей, проводив гостей за ворота, вернулся в хату. Но что-то недоброе почудилось: Лиза долго не идет. Проворно вышел. В воротах сарая мелькнула пола шинели. И вдруг ударил в уши Лизин визг. Прозвенел и оборвался, как струна, — верно, зажали горло. Матвея сразу бросило к сараю. С силою, как молодой, рванул ворота. Под руку попалось поломанное дышло… Со света в сарае темно, увидел только спину в шинели — будто кабанья спина. Бандит стоял на коленях…
