Сиротка. Слезы счастья - [40]

– О господи, да беру я их обратно, беру! Уж слишком ты нервная, дорогая моя. Я ведь просто пошутила… – смущенно пробормотала Лора.

– Что-то я в этом сомневаюсь. По правде говоря, ты, мама, становишься невыносимой. Ну просто мегера какая-то!

Возвращение Лоранс из сада положило конец этой перебранке: Лоранс, широко улыбаясь, размахивала голубым конвертом.

– Новости от Шарлотты, и марка на этот раз не немецкая, а французская! – пояснила она. – Мама, письмо адресовано тебе.

– Ну наконец хоть что-то приятное! – обрадовалась Эрмин. – Я вскрою письмо и прочитаю его для всех вас вслух.

– В таком случае следовало бы предложить Жоссу спуститься к нам, – сказала Лора. – Он очень любит Шарлотту. Кроме того, всегда именно он отвечает на ее письма. К ее последнему письму прилагался рисунок маленькой Адели, на котором было написано: «Дедушке Жослину». Для семилетней девочки она рисует очень даже неплохо. А то, что она хромает, окружающие почти не замечают.

Эта девочка, родившаяся на берегу Перибонки, в доме Тошана, летом 1947 года заболела полиомиелитом. Лора и Жослин приютили ее на несколько недель, необходимых для ее лечения, поскольку Шарлотта тогда вот-вот должна была родить второго ребенка – ребенка, который едва не стоил жизни своей матери и которого назвали Томасом.

– Я схожу наверх за дедушкой, – сказала Лоранс, поспешно выходя из гостиной.

– Твоей дочери то и дело легко удается куда-нибудь удрать, Эрмин, – покачала головой Лора. – У нее как будто есть крылья.

– Просто ей не очень интересно находиться здесь одной, без своей сестры и Кионы.

– Хм! Видимо, именно по этой причине ты разрешила ей помогать Овиду Лафлеру в его школе для индейцев.

– Именно так, мама! – резко ответила Эрмин, начиная сердиться. – Овид приедет за ней в понедельник и отвезет ее туда. Она ничем не рискует, и к тому же такая деятельность заставит ее быть серьезнее и позволит ей позаботиться о тех, у кого есть гораздо больше оснований жаловаться на жизнь, чем у нас.

Лицо у Эрмин было осунувшимся, а взгляд – отсутствующим. В это утро она надела обтягивающую бежевую тенниску и штаны из джинсовой ткани – той голубой ткани, которая быстро завоевывала популярность в Америке. Что касается ее пышной светлой шевелюры, то она была частично скрыта под платком.

Жослин спустился по лестнице, ступеньки которой были покрыты цветным шерстяным ковром, удерживаемым тоненькими медными прутьями.

– Что, мисс Лолотта нам что-то написала? – проворчал он. – Если ее писанина сможет нас отвлечь от мрачных мыслей, то я с удовольствием ее послушаю. А если нет, то лучше вернусь в постель.

– Папа, ты что, намереваешься провести всю оставшуюся жизнь в постели? – негодующе воскликнула Эрмин. – Мы сделали в отношении Кионы все, что следовало. Полиция Онтарио поставлена в известность. Как только полицейские ее найдут, мы поедем за ней на поезде.

– Если этот маленький чертенок не удрал куда-нибудь еще дальше! Наша страна – огромная, – вздохнул Жослин.

– Итак, я читаю! – заявила Эрмин. – Пожалуйста, ведите себя потише. «Париж, 26 июня 1950 года».

– О господи, это письмо было написано больше двух недель назад! – покачала головой Лора. – А что, интересно, они делают в Париже?..

– Тихо! – перебил ее Жослин. – Она могла написать письмо в тот день, но отправить его не сразу.

– Я продолжаю, – нетерпеливым голосом сказала Эрмин. – Сейчас мы, возможно, все и узнаем.

Париж, 26 июня 1950 года

Дорогая Мимин!

Ты, несомненно, удивишься, когда прочтешь письмо подобного содержания. Мы – Людвиг, дети и я – собираемся вернуться и поселиться в Маленьком раю. Родители моего мужа – очень милые люди, и, как я тебе уже сообщала в ходе нашей переписки, они отнеслись ко мне с уважением и добротой. Однако я уже больше не могу выносить ни эту страну, ни людей того города, в котором я работаю по утрам. Хотя леса здесь похожи на наши, зимой тоже выпадает много снега, а многие дома, как и у нас, построены из древесины и красиво украшены, я не перестаю тосковать по моей родной земле и особенно по всем вам: по тебе, моя дорогая Мимин, по маме Лоре, по папе Жоссу, по Мадлен и по детям. Вот уже два месяца меня терзает что-то вроде меланхолии: я почти ничего не ем и плохо сплю. Поэтому Людвиг решил отвезти меня в Канаду, на берега озера Сен-Жан – мою единственную родину.

Маленький рай принадлежит мне на правах собственности. Мы будем жить там так, как и раньше. У нас будет большой огород, куры, свинья, и Людвиг даже надеется найти там работу, чтобы у нас имелись наличные деньги.

Мы сейчас находимся в Париже, в скромном семейном пансионе. Я также написала Иветте, чтобы предупредить ее о своем приезде. Поскольку она – моя невестка, она не сможет отказать мне в моей просьбе проветрить дом, заправить постели и подготовить шкафы. Кроме того, так как твои родители часто приезжают туда по воскресеньям, я уверена, что там чисто и прибрано. Что меня заботит – так это то, что в зимние месяцы дом не отапливался. Влага могла проникнуть в конструкции дома и нанести им ущерб.

Я возвращаюсь исключительно по своей собственной воле и вопреки огорчению, которое я вызываю этим решением у моего свекра и моей свекрови. Если бы я и дальше оставалась в Германии, я не выдержала бы этого и зачахла.