Сиротка. Дыхание ветра - [28]

— Да, когда я называла ее «дама в черном», не зная, что речь идет о моей матери, — вздохнула Эрмин. — Боже мой, мне кажется, что все это было сто лет назад! Я была такой робкой, до смерти боялась выступать. Да и теперь я не избавилась от страха перед сценой. В этом я не изменилась.

Киона никогда еще не слышала этого выражения. Она сильнее сжала руку молодой женщины и спросила:

— Мимин, а что такое «страх перед сценой»?

— Ой, дорогая моя, как бы тебе объяснить… Это похоже на обычный страх, но не такой, когда боишься волков или грозы либо когда боишься, что тебя будут ругать за то, что ты сделала что-то ужасно глупое. Это необычный страх, который я чувствую перед тем, как должна выступать на сцене перед зрителями. Один раз я даже думала, что упаду в обморок, но Шарлотта дала мне стакан ледяной воды и я выдержала. Сосет под ложечкой, и сердце бьется быстро-быстро.

Жослин воспользовался тем, что они были заняты разговором, и внимательно вглядывался в лицо Кионы, в рисунок ее бровей, очертания губ.

«Какая она красивая! — думал он. — Моя дочь, это моя дочь, и только сегодня вечером я услышал звук ее голоса, увидел ее милый взгляд. От кого у нее такие глаза? Они кажутся светлыми, может быть зелеными или серыми. Какое умное лицо!»

Он испытал нечто вроде тайной гордости одновременно с ощущением потери. То ли судьба, то ли дьявол дергали за ниточки, чтобы завлечь его в эту необъяснимо запутанную ситуацию.

«Я обещал Лоре не видеть этого ни в чем не повинного ребенка, а если встречу, не выказывать никаких чувств — ни интереса, ни нежности, — думал он с горечью. — Но уже сейчас мне хочется обнять ее, приласкать! Я не видел, как росла Эрмин; теперь я должен лишить себя второй дочери. Нельзя постоянно жить с закрытыми глазами. Киона — плоть от плоти моей, мне так хочется любить ее».

Он слегка утешился, думая о своем маленьком Луи, почти ровеснике Кионы с разницей в четыре месяца. Мальчуган был очень к нему привязан и наполнял гордостью его отцовское сердце. Но он с радостью воспитывал бы и дочь, врожденному очарованию которой он, сам того не понимая, уже поддался. Очарованию и чему-то другому, неуловимому, какой-то силе, еще робкой, но обещающей проявиться в будущем.

— Я провожу вас, — предложил он наигранно веселым тоном. — Не хочу нарушить ваши планы — ужинайте в чисто женском обществе! А я позвоню Лоре, сообщу, что ты цела и невредима и добралась до Роберваля.

— Поцелуй маму за меня, — сказала Эрмин. — Папа, мне так нужна сейчас поддержка. Меня совершенно подкосил отъезд Тошана, я не говорю уже о потере моего маленького Виктора.

— Я знаю, дорогая моя, — ласково ответил Жослин. — Поверь мне, мы всем сердцем были с тобой. Как мы написали в письме, нам было трудно приехать на похороны; у Луи поднялась высокая температура, и Лора не хотела оставлять его одного. А из дома его нельзя было увозить. Я мог бы добраться до вас, но из телеграммы стало ясно: твой муж не имел ни малейшего желания видеть меня на похоронах.

Эрмин сделала ему знак замолчать, указывая на Киону. Малышка наблюдала за маневрами грузовика на другом конце улицы, его колеса были обмотаны специальными цепями. Когда они оказались перед дверьми пансиона, Эрмин попрощалась с отцом, но он обиженно смотрел на нее.

— Ты так быстро уходишь! Мы даже толком не поговорили, — жалобно произнес он.

— У нас на это будет вся зима, папа. Можешь поцеловать Киону, завтра утром ты ее не увидишь.

Он отпрянул.

— Да нет, к чему это? — недовольно произнес он. — Пусть она идет в дом, а ты задержись на минутку. Прошу тебя, Эрмин! А тебе, малышка, я говорю до свиданья, — добавил он громко, — а главное, будь умницей.

— Странно ты ведешь себя, папа, — сказала молодая женщина еле слышно. — Киона, милая, заходи внутрь и подожди меня в коридоре у печки. Я недолго. Твой крестный очень спешит сегодня.

— Мой крестный? — повторила девочка с удивлением. — А что это такое?

— Когда ты была совсем малышкой, ты тяжело заболела и священник из церкви пришел окрестить тебя. Для этого нужен был крестный, тот, кто хотел бы заботиться о тебе, о твоем христианском образовании, любить тебя, интересоваться твоей жизнью. Мой отец сидел возле твоей кроватки, и он согласился взять на себя эту роль. Это и есть крестный.

— Эрмин, замолчи, — взмолился Жослин.

Киона колебалась, ее смущало напряжение, которое она чувствовала между Мимин и этим большим человеком с бледным лицом.

Наконец ей удалось открыть тяжелую дверь пансиона, бросив перед тем вопросительный взгляд на своего так называемого крестного. Тот, казалось, колебался, потом подошел к ребенку. Он бережно положил руку ей на плечо, а потом расцеловал в обе щечки. Губы его дрожали.

— Заходи быстрее! Мы еще увидимся, — сказал он ей нежно.

Киона сделала утвердительное движение подбородком и быстро проскользнула в дверь. Жослин принялся ходить взад-вперед перед Эрмин в каком-то неожиданном возбуждении.

— Ты застала меня врасплох, когда объявила, что это она, — принялся он оправдываться. — Хорошо, что ты меня встряхнула, дорогая! Вначале, когда я узнал, что Тала с малышкой останутся в Робервале до зимы, я испугался. Ты же знаешь свою мать. Если ей станет об этом известно, она устроит настоящую драму!