Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - [80]

Прошло пять лет

12. Антонэн

Нью-Йорк, Сентрал-парк, четверг, 9 марта 1905 года

Маленький мальчик галопировал по аллее Сентрал-парка, лихо оседлав хоббихорс — палку с головой лошадки, сделанной из вареного картона, грива у которой была из желтых шерстяных ниток.

Он щелкал языком, подражая цокоту лошадиных копыт.

— Осторожнее, Антонэн! Иначе снова упадешь и собьешь коленку, как в воскресенье! — крикнула ему сидящая на скамейке Элизабет.

— У тебя, постреленка, и так все ноги в царапинах — не знаешь, куда клеить пластырь! — подхватила Бонни, смеясь.

Она привычно качала коляску, в которой спал полугодовалый младенец — их с Жаном сынок Уильям. Для своего первенца они выбрали английский аналог имени Гийом.

— Жду не дождусь, когда наш маленький Уилл будет носиться, как твой Антонэн, — вздохнула она. — Это нелегко — стоять за прилавком в магазине, когда ребенок рядом и постоянно просит грудь.

— Жан отпустил тебя на вторую половину дня, Бонни. Пользуйся! — отвечала Элизабет, не сводя с сына глаз. — Сегодня такая чудесная погода, и я так рада, что ты смогла приехать и погулять с нами! Снег уже сошел, и в этом году, в виде исключения, нам обещают раннюю весну.

С этими словами она взяла верную подругу за руку и легонько сжала. Элизабет Джонсон, которой в апреле исполнится двадцать пять, была исключительно хороша собой. Вопреки моде она часто носила свои длинные, темно-каштановые волосы распущенными, убирая их от лица посредством пары гребешков на висках. Сегодня на ней было красивое бархатное платье небесно-голубого оттенка и жакет из той же ткани. Шляпку Элизабет не носила — говорила, что ей комфортнее без нее.

— У тебя снова новое платье, — заметила Бонни не без лукавства. — Еще немного

— и станешь законодательницей мод на Манхэттене!

Эта ремарка позабавила Элизабет, и она сказала:

— К чему эти увертки, Бонни? Говори прямо: ты слишком кокетлива. Но все претензии — к ма, это она хочет, чтобы я всегда была ослепительна.

Наедине женщины беседовали только по-французски. Малыш Антонэн, несколько дней назад отпраздновавший пятилетие, был билингвом благодаря усилиям матери, разговаривавшей с ним по-английски и по-французски с рождения. Сын был для Элизабет смыслом жизни. Она наслаждалась каждым мгновением, когда он был рядом.

— Нет ничего прекраснее материнства, — неожиданно переменила она тему. — Бонни, когда мне впервые дали подержать моего сыночка, я поняла истинный смысл слова «любовь». И, глядя на него, моментально забыла все муки родов. Он был такой крошечный, такой уязвимый!

— У меня на этот счет другое мнение. Видит Бог, я думала, что умру при родах, — отвечала Бонни. — Я была слишком стара для первенца — тридцать девять лет! Доктор тоже опасался худшего. Да еще Уильям весил четыре килограмма.

Эти жалобы Элизабет уже приходилось слышать. Она встала и побежала за Антонэном, который ускакал уже довольно далеко и не оглядывался.

— Вернись немедленно! — окрикнула она мальчика.

Сын, разумеется, и ухом не повел. Он направлялся к группе девочек, гулявших под присмотром своих нянь, но в конце концов остановился и мать, настигнув его, схватила мальчика за руку.

— Антонэн, ты почему не слушаешься? — стала она его отчитывать. — Я велела тебе играть около нашей скамейки. Идем, Бонни нас дожидается!

Элизабет, уверяя всех и вся, что материнство сделало ее совершенно счастливой, ежеминутно опасалась несчастного случая или беды, которые придут и разрушат ее покой, добытый такой дорогой ценой. Она часто удивлялась, что пять лет прошли без забот и трагедий, и даже кошмары, предвещающие очередную драму, ей сниться перестали. Единственная печаль — это что сына она растит без Ричарда. И любви своего деда, Роберта, ему тоже узнать не суждено: мистер Джонсон-старший умер через месяц после рождения внука, о котором обещал всемерно заботиться. Он уехал по делам в Калифорнию, и там у него случился сердечный приступ.

«Они оба им очень гордились бы!» — часто говорила она себе.

Судьба испытывала Элизабет столько раз и столь сурово, что ей приходилось сознательно подавлять в себе страх, который сама она формулировала так: «Счастье не может длиться долго!»

— Надеюсь, Уильям не будет таким непоседой, как твой сын, — заявила Бонни, когда они вернулись.

— Ты сама не знаешь, чего хочешь, — отвечала, смеясь, Элизабет. — Час назад уверяла, что ждешь не дождешься, когда Уильям побежит, теперь — чтоб он не носился, как мой Антонэн. Идем, Бонни! Мейбл ждет нас к чаю.

Бонни, которую очень расстраивали ее вновь приобретенная полнота и эти груди кормящей матери, полные молока, передвигалась медленно, толкая перед собой коляску. Они прошли по аллее, потом — по другой, пока не оказались у металлической ограды, напротив Дакота-билдинг.

— Хочу к Дэбби! — твердил Антонэн.

— Мы увидимся с Дэбби завтра, дорогой, — отвечала ему Элизабет. — Ну, вспоминай! Завтра я работаю в больнице и ты остаешься с ма. Она уже пригласила в гости тетю Перл!

Перл Вулворт была замужем за доктором Чарльзом Фостером, и у них была дочка Дэбби, четырех лет. Антонэн кузину обожал. Радуясь, он продолжал дергать мать за юбку. Та наклонилась к нему.