Сирия - перекресток путей народов - [111]

Прошло три дня. Я просыпаюсь от ужасного грохота. Стены небольшого отеля дрожат; рамы ходят ходуном; с потолка сыплется штукатурка. Я выскакиваю из постели, спешу к окну. Уже двадцать восемь лет не слышал я таких звуков, но я не забыл их. Кто может когда-нибудь забыть взрывы бомб и гранат! Из окна ничего невозможно разглядеть. Но сомнений не остается: бомбят Латакию. Взрывы — в одном-двух километрах отсюда.

Я быстро набрасываю что-то на себя и спешу в гостиную. Там все уже кричат наперебой. Женщины бьют себя руками по голове. Дети плачут и прячутся в длинных юбках матерей. В каждом углу я наталкиваюсь на спорящих людей. Подходит Ибрагим. Он сообщает, что совершен налет на порт. Более точных сведений у него нет. По-видимому, бомбят также и другие районы Сирии, в том числе и Дамаск.

Я решаю немедля ехать назад. Ибрагим и г-н Рифаи хотят присоединиться ко мне. Это меня весьма устраивает: если задержит армейский патруль, то с их помощью мне будет легче объяснить, что я не израильский шпион. Мы берем с собой немного провианта и едем. Действительно, уже на выезде из Латакии нас остановили, но тут же пропустили. Отсюда, с небольшого холма, мы видим густые облака черного дыма над портом. Едем вдоль побережья на юг. День теплый. Поля и рощи залиты яркими лучами солнца. Можно было бы забыть о войне. Но перед Тартусом над побережьем снова видны темные клубы дыма. Бомбили также сооружения у окончания нового трубопровода, идущего из сирийских нефтеносных районов. Кругом мечутся обезумевшие люди. Мы не можем останавливаться, за городом сворачиваем на восток по направлению к Хомсу. Петляя, дорога уходит в горы. Показался замок крестоносцев Крак де Шевалье. Военного транспорта не видно.

Скоро мы уже подъезжаем к плоскогорью, откуда виден Хомс. Вдруг Ибрагим вскрикивает и показывает вперед. У нас перехватывает дыхание: плотное облако дыма висит над нефтеперерабатывающим заводом. Сомнений нет: его бомбили. Дорога, идущая мимо завода, закрыта. Нас направляют по обходному пути. Хотя мне трудно оценить нанесенный ущерб, но ясно, что завод охвачен пожаром только частично. Гордость сирийской промышленности, один из важнейших объектов страны лежит в развалинах. Я осторожно бросаю взгляд на Ибрагима. Его лицо как будто окаменело.

За Хомсом ехать стало трудно. Дорога на Дамаск забита гражданским транспортом. Мы долго ждем. Ни у кого нет желания разговаривать. Наконец можно ехать дальше. Длинная цепь автомашин протянулась к югу. Очень утомительно так медленно двигаться. Мы пересекаем плоскогорье. Слева простирается кажущаяся бесконечной каменистая земля Сирийской пустыни. Справа тянутся отроги Антиливана. Перед нами снова пробка. В небе появляются несколько точек. Они быстро увеличиваются. Сомнений нет: это самолеты. Они летят вдоль шоссе, прямо на нас. Вдруг вспыхнули желтые огни. Ибрагим толкает меня. Вылезай, живо! Израильтяне!

Одним прыжком приземляюсь в придорожной канаве. Действительно, бандиты обстреливают нас из пулеметов. Над нами пролетают две или три тени. Некоторое время я лежу еще в канаве, но опасность, кажется, миновала. Только теперь замечаю, что прыгнул в крапиву. Лицо и руки в крови. Но могло быть и хуже. В нескольких сотнях метров от нас горят машины. Одного мужчину ранило в плечо. Грозящие кулаки вздымаются вверх. Проклятия звучат все громче. Мы снова садимся в машину.

Через час-полтора пути нас останавливает армейский патруль. Солдат обращается к Ибрагиму. Тот кивает.

— Нам нужно проехать несколько километров в пустыню. Там лагерь палестинских беженцев. Несколько израильских самолетов — вероятно, те, что обстреляли пас, — бомбили и лагерь. Должно быть, там много убитых и раненых. Нас просят взять нескольких раненых в Дамаск.

Конечно, я согласен. Едем по каменистой местности. Колонна автомобилей оставляет позади себя длинный хвост пыли. Мы вынуждены поднять стекла, хотя очень жарко. Я с трудом различаю движущуюся перед нами машину.

Г-н Рифаи, почти все время молчавший, неожиданно откашливается.

— Я знаю дорогу, я знаю лагерь! — говорит он и добавляет: — Я прожил там семь лет.

От неожиданности я быстро поворачиваюсь к нему, — Я уже говорил вам, что я палестинец. Родился под Хайфой. В сорок восьмом году, когда мне было шестнадцать, меня и моих родственников изгнали. У родителей было небольшое хозяйство, — в основном апельсиновые плантации. Потом семь лет я провел здесь, в этом лагере, мерз И голодал вместе с родителями, братьями и сестрами. Трое моих братьев родились здесь, двое умерли. У старшего брата и его жены родились здесь дети в примитивных палатках, которые вы сейчас увидите. Уже перед израильской агрессией шестьдесят седьмого года так жили более миллиона человек: семьсот тысяч в Иордании, триста тысяч в районе полосы Газа, сто шестьдесят тысяч в Ливане и свыше ста тысяч в Сирии, большинство не могло найти работу. Едва лишь четвертой части палестинцев удалось покинуть лагерь. К ним отношусь и я. В Сирии живут мои родственники. Они взяли меня к себе. Но большинство обречено на существование в этих палатках. Это безрадостная жизнь — без всякой перспективы, можете мне поверить!