Сионская любовь - [25]

Матан хорошенько раскинул умом и пришел к Азрикаму с такой речью: «Вот, ты живешь бестревожно и не думаешь о худом, а ведь беда у порога. Явились ко мне давеча Хэфер и Букья и говорят, что каются в грехе оговора. Возвели злую напраслину на невинную душу Наамы, и теперь хотят пойти к старейшинам, признанием надеются смыть пятно. Неужто не слыхал ты от Ахана, что Наама понесла еще при Иораме? А что, если она родила сына Иораму? А тот вдруг объявится и заберет твою Тамар, законно потребует ее в жены, ведь по уговору меж Иорамом и Иядидьей девица назначена сыну Наамы! А еще с половиной наследства простишься! Не сиди сложа руки — вот мой совет, что даю из любви к тебе, Азрикам. Я, сколько могу, отговариваю Хэфера и Букью идти к старейшинам на поклон. Да разве удержишь обнищавших и отчаявшихся? Терять им нечего, и надеются покаянием дела поправить. Как бы не пришлось тебе познакомиться с соперником и вторым наследником!»

Азрикам выслушал и отвечает: «От души признателен тебе, благонамеренный Матан. Вовек не забуду честный и бескорыстный совет. Я понял тебя вполне, и, уж поверь, щедр буду к Хэферу и Букье, и все дам, что их душам угодно, и изменят они свое намерение».

И Азрикам, не скупясь, открыл мошну. Ахану больно смотреть, как в чужие руки утекает золото из сыновнего дома. От злости зубы скрипят, и от страха холодеет сердце: ведь и его самого, и жену Хэлу, и других сыновей — плоть от плоти и кость от кости его — всех безумец Азрикам по миру пустит.

— Проклят будь Матан, негодяй! Ведь по его наущению я превратил сына нашего Наваля в Азрикама, и вырос деспот нам на горе, — говорит Ахан жене Хэле, — без меры теснит нас дитя кровное. Сколько еще стану терпеть и держать язык за зубами? Не сегодня-завтра открою самозванцу чей он сын, накину узду на жеребца, небось притихнет!

— Гнев превращает хитреца в дурака. Храни тебя Господь от этой глупости: все пропадем — и мы с тобой, и дети наши! Неймется-хочется, чтоб знатная особа тебя родителем признала? Втихомолку тешься этим, а рта не открывай! — ответила Хэла.

— Может, и права ты. От сей знатной особы узнаем лишь жалкую долю нашу. Из-за детей молчу, язык проглатил. Хорош сын — люби его, плох — терпи!

Ахан стал сетовать Матану на негодного сына, что отцом помыкает. Судья озадачен, задумался.

— Возьми в толк, Ахан, — говорит Матан, — величие сына твоего — как свеча, что горит средь бела дня в комнате за закрытыми ставнями. Откроешь их, ворвется свет — и не видно свечи. И велик будет позор и твой, и Хэлы, и Азрикама. Если невмоготу терпеть унижения, утешься тем, что мне еще гаже. Я отомстил Хагит, да сладость мести вкушал лишь минуту, зато долгая жизнь отравлена горечью: ведь я сам надоумил тебя погубить дитя доброго ко мне Иорама и изгнать не сделавшую мне зла Нааму. А кого преступления сии вознесли? Твоего сынка! Пламя жжет нутро, днями хожу, как в воду опущенный, и ночной покой позабыл.

Выслушав, Ахан покаянно заломил руки.

— Что я наделал! Хоть злодейка Хагит мучила меня и Хэлу, да сын наш кровный, в доме Иорама воспитанный, хуже гадюки жалит нас и морит ядом. А Нааму вспоминаю — и сердце от жалости и страха сжимается. Кто знает, что будет впереди? — запричитал Ахан.

— Вот видишь, Ахан, иного не дано нам: должны молчать и молчать! — сокрушенно сказал Матан.

Не обманывал судья. Потерян он и несчастен. Как тень ходит среди людей, и никто не знает, какая беда его душу гложет. Каковы дела, что числишь за собой в прошлом, таковы и страхи в настоящем. Что толку от сокровищ, у Иорама украденных и подальше от людского глаза спрятанных, коли их страшно на свет вытащить?

Амнон учится у пророка

Амнон живет в доме Иорама, и все его любят, кроме Зимри. Тот любезен и льстив, но держит камень за пазухой. Азрикам так сказал ему: «Пастух этот, Амнон, весьма опасен, ибо отвращает от меня сердце Тамар. И я жду твоей помощи». Зимри следит за Амноном и обо всем, что увидит и услышит, докладывает Азрикаму, рассчитывая на щедрое вознаграждение.

Амнон идет путем ему предназначенным — набирается мудрости. Тамар мечтает о нем. Иядидья дал ему в услужение мальчика по имени Пура. Хороша жизнь Амнона, но неловко быть на хлебах у хозяина, ведь каждый день доставляет Пура снедь с кухни Иядидьи в комнату наверху.

Как заведено, по праздникам, субботам и дням новолуния — начало месяца — Азрикам гостит у Иядидьи. Вот собрались за столом хозяин и домочадцы: Иядидья, справа Тейман, напротив Азрикам и Зимри. Подоспел Амнон и тоже уселся. Завязалась беседа.

— Со значительными и замечательными словами обратился к жителям Сиона пророк Исайя, сын Амоца, — сказал Иядидья, — а ты, Амнон, сердцем слышишь эти слова.

— Ха, любой горожанин отлично понимает проповедника у городских ворот, — сказал Азрикам.

— Разве это так просто, Азрикам? — возразил Иядидья, — не всякая душа внемлет, не каждое сердце думает. Как ты полагаешь, Амнон?

— Среди предсказателей Иудеи Исайя лучше всех передает слово Господа, — начал Амнон. — Лишь заговорит пророк, и речь его могучим орлом воспарит в синем небе, и слова — орлиным крылом рассекают воздух и звенят в нем, а помысел — оком орла сверлит душу. Внемлешь пророку, как самому Богу. Глагол его тверд, как алмаз, и, как кремень высекает огонь гнева, и пламя вырывает из тьмы грехи и пороки, и кара за них неотвратима. Но вот гнев уступает место милости, и уста пророка источают мед и воздают хвалу достойным ее. Исайя возвещает людям волю всесильного и всемогущего, карающего и щадящего, гневного и милостивого Господа, что сидит на престоле творения. А вокруг трона толпятся верные серафимы, готовые лететь в любой конец света и донести до суда Божьего, что доброе и что злое творится вокруг. Страны и народы, стариков и младенцев, грешников и праведников — всех видит Господь. Заслушаешься Исайю, великого предсказателя сионского! — торжественно закончил славословие Амнон.