Синяя Борода - [20]

Молодая женщина в гневе ретировалась, убрала на место нож и, налив себе в кухне стакан молока, выпила его залпом, еле сдерживая раздражение.

«Ужинать с человеком, которому приставила нож к горлу не далее как сегодня ночью, — в этом есть своя прелесть», — подумала Сатурнина, усаживаясь за плексигласовый стол.

— «Круг Гранд Кюве» брют, думается, сегодня будет в самый раз, — сказал дон Элемирио.

— Прекрасно. Вчера вечером мы не пили шампанского. Вы видели, каков был результат.

— А ведь я вам говорил, чтобы вы высказывали ваши желания.

— Я это и сделала. На другой лад.

— Мне безумно понравилось. Остаток ночи я спал как ангел.

Он наполнил фужеры, и они выпили за золото.

— Есть умиротворение, которое может дать только лучшее шампанское, — вздохнула Сатурнина.

— Вы нуждаетесь в умиротворении, бедная детка. Это очень кстати. Я приготовил самое умиротворяющее блюдо на свете: яичницу-болтунью.

— Опять яйца!

— Мы не ели их уже неделю. Я так одержим яйцами, что, дай мне волю, только их бы и ел. В двадцать лет я поставил эксперимент: решил две недели есть яйца ad libitum.[11] Шесть яиц в день ввергали меня в транс. Увы, пришлось прекратить через неделю: на лице высыпали красные аллергические пятна.

Он поставил на стол две глубокие тарелки с очень слабо поджаренной яичницей-болтуньей. Молодая женщина вынуждена была признать, что этот убийца — отменный кулинар.

— Почему вы все делаете наперекосяк?

— Как это?

— В двадцать лет, вместо того чтобы бегать за девушками, вы обжираетесь яйцами. Став взрослым, замораживаете женщин, чтобы сфотографировать.

— Вы все донельзя упрощаете. Хотя в чем-то вы правы, мне бы следовало бегать за девушками в юности. Но это, знаете, было нелегко. Иной раз я пытался заговорить на улице с очаровательными созданиями. Я представлялся — и они уже смеялись. Чтобы не предлагать им сразу пойти ко мне домой, я приглашал их на мессу: это казалось мне уместнее. Они разворачивались и уходили.

— А вы не бывали на праздниках, на вечеринках?

— Бывал. Это было ужасно. Чудовищный шум из колонок. Через полчаса приходилось уносить ноги. Я никогда не понимал, как люди могут выносить этот грохот. Короче говоря, девственность я потерял в двадцать шесть лет милостью квартиросъемщицы.

— Эмелины, если я правильно помню.

— Да. Эмелина, жемчужина Запада.

Сатурнина отпила глоток «Круга» и сказала:

— В то время вы еще не сделали ни одной фотографии. В темной комнате, стало быть, не крылось никакой тайны. Почему вы убили Эмелину?

— Темная комната содержала тогда абсолютную тайну. Эмелина обнаружила ее и потому умерла.

— Значит, в темной комнате есть еще что-то, кроме восьми фотографий.

— Нет.

— Я не понимаю.

— Когда Эмелина поселилась здесь, я безумно в нее влюбился. Мне было незнакомо это состояние, столь неистовое, что меня сотрясали спазмы. Я нуждался в уединении. В доме была эта пустая комната, стены которой и дверь изнутри я выкрасил в черный цвет. Я стал закрываться там, зажигая лишь одну лампочку. Я был нигде, я создал небытие. Я сразу понял, что не должен ни с кем делиться этим открытием, и установил автоматический запор с криогенным механизмом, будучи уверен, что он никогда не заработает. Прискорбная ошибка. Едва я предупредил Эмелину о тайне, как она ее нарушила.

— А почему нельзя было ни с кем поделиться этим открытием?

— Потому что таково было мое желание.

— Почему?

— Для желания нет вопроса «почему».

— Но Эмелина была женщиной, которую вы любили.

— Была и остается ею.

— Допустим. Эта темная комната доставляла вам удовольствие. Разве не хочется разделить свои удовольствия с тем, кого любишь?

— Не все.

— Еще раз допустим. Но карать ослушницу смертью!

— Повторяю: устанавливая смертельное устройство, я был уверен, что оно ни разу не запустится.

— Судя по всему, вы ошиблись. Механизм убил восемь раз. Одного было бы достаточно, чтобы вы усомнились в его полезности.

— Я понимаю, что вы хотите сказать.

— Тем не менее ответьте на вопрос.

— Я не мог отказаться от этого смертельного устройства, ибо в нем слишком нуждалось мое удовольствие. Эта необходимость небезобидна. Когда принимаешь себя со всем, что ты есть, не отрекаешься и от абсолютного монарха. Все мое существо, в том числе и живущий во мне деспот, по-прежнему, как и раньше, любит Эмелину. Я даже прекрасно понимаю, каким образом, будучи тираном, я становлюсь великим влюбленным.

— Вплоть до убийства?

— Никто не принуждал их ходить в темную комнату.

— Вернемся к первому разу. Расскажите мне, когда и как вы обнаружили, что Эмелина мертва?

— Это было воскресным утром. Я вернулся с мессы, душа парила. Я хотел, как и каждое воскресенье, разбудить Эмелину поцелуями, но постель была пуста. Я позвал ее. Никакого ответа. Тогда я решил, что она куда-то вышла, и улегся на кровать с «Ars magna» Луллия. Лично я предпочитаю читать его на латыни. Увы, по-арабски я не читаю. Его каталанский великолепен, но я тот каталонец, что предпочел быть испанцем, поэтому у меня трудности с прекрасным каталанским языком. «Ars magna» — одна из моих любимых книг. Нет другого текста, который был бы до такой степени на «ты» с высоким. Кант написал «Трактат о высоком» — название грандиозное, но ожиданий оно не оправдывает. Луллий же имеет смелость говорить об этом прямо и так естественно, ведомый алхимией, которая, я не устану это повторять, является величайшей мистической находкой всех времен. Короче говоря, в Луллия я погрузился на целых пять часов.