Синяя Борода - [19]

— Как вы их защищаете! Это вам очень идет, — поморщилась Сатурнина.

— Спасти репутацию женщин, которых убил, — это вопрос принципа. Ведь это из-за меня они не могут оправдаться сами.

— Я так хотела, чтобы вы не были убийцей. Я идиотка в духе сегодняшних веяний. Недавно вышел мировой бестселлер, в котором утверждается, что вампиры бывают добрыми и невинными. Для людей теперь нет большей радости, чем когда им пытаются внушить, будто зла не существует. Нет-нет, злодеи — не настоящие злодеи, их тоже влечет к добру. Как же мы опустились, какими стали кретинами, если все это глотаем да еще и восторгаемся этими дебильными теориями? И я чуть было не купилась, как все.

— У вас, по крайней мере, был благородный мотив для такого заблуждения.

— Вы это называете благородным мотивом? — гневно фыркнула она.

— Любить кого-то — это всегда благородно.

— Хватит нести вздор!

— Можно любить зло, вот и все.

— Замолчите! — крикнула она, взмахнув ножом.

— Вообще-то утверждать, что я зло, — это преувеличение.

Сатурнина подошла вплотную к кровати и приставила острие ножа к его горлу.

— Я приказываю вам замолчать!

— Моя ли вина, что ваше поведение до такой степени меня возбуждает?

— Отвечайте, только когда я вас спрашиваю, и ни слова больше.

— Что вы хотите знать, а относительно чего предпочитаете оставаться в неведении?

Чтобы доказать ему, что она не шутит, молодая женщина царапнула ему висок и показала кровь на лезвии ножа. Дон Элемирио завороженно ахнул:

— Кармин с серебром: второе сочетание цветов в ряду моих предпочтений.

Рассерженная Сатурнина села на кровать, не выпуская из рук ножа с пятнышком крови.

— Как будто вы лишили меня девственности, — заметил он.

— Вы лжете. Вы не убивали их. Вы на это не способны.

— Убить способны все.

— Вы никогда не видели крови на лезвии ножа, это ясно.

— Повредить их я не мог. Для фотографии они были нужны мне в целости и сохранности.

— Вы фотографировали их мертвыми?

— Фотографировать живую слишком трудно — все время движется.

— Так вот почему долгая выдержка «хассельблада» не была вам помехой.

— Вот видите, для всех технических трудностей есть решение!

Сатурнина нахмурила брови, постукивая лезвием ножа по белым льняным простыням.

— Какой интерес фотографировать мертвую?

— Роль искусства — дополнять природу, а роль природы — подражать искусству. Смерть — функция, которую природа изобрела с целью подражания фотографии. А люди изобрели фотографию, чтобы поймать этот великолепный стоп-кадр, каковым является момент кончины. Впору задуматься, какой смысл могла иметь смерть до Нисефора Ньепса.[10]

— Я понимаю, почему не хотела слышать ваших признаний. Вы делаете их с таким самодовольством! Как вы их убили?

— В темной комнате есть механизм, который надо заблокировать перед тем, как войти. Если его не заблокировать, дверь захлопнется и автоматически запустится компрессор, понижающий температуру в помещении до минус пяти градусов.

— Они умерли от холода! Вы чудовищно жестоки.

— Убийство — акт малоприятный. Мне очень жаль. Гипотермия оставляет сохранными тела.

— Какой нарциссизм! Карать смертью за то, что увидели ваши фотографии!

— Я нахожу куда большим нарциссизмом показывать свои фотографии.

— Вы хоть понимаете, какой пытке подвергли женщин, которых якобы любили? Что может быть хуже смерти от холода?

— Эти женщины тоже уверяли, что любят меня. Разве можно нарушить тайну того, кого любишь? Да если даже и не любишь — разве тайна не заслуживает уважения?

— Вы его не заслуживаете.

— А моя тайна заслуживает. Как и любая тайна.

— Почему?

— Право на тайну неотъемлемо.

— Сколько громких слов в устах убийцы!

— Убийцей я поначалу не был. Я был лишь человеком, дорожившим своей тайной.

— Убийцей вы были уже тогда. Вы убили ваших родителей.

— Прекратите. Вы знаете, что я говорю правду. Я не убивал моих родителей.

— Уж если на то пошло, что это меняет?

— Это очень важно. Когда я предупредил Эмелину о моей тайне, я был чист. Мои слова заслуживали того, чтобы с ними считались. И потом, убить отца и мать — это было бы эстетической ошибкой.

Сатурнина вдавила острие ножа ему в горло, однако не поранив. Дон Элемирио спокойно ждал, когда она уберет нож, потом потер шею рукой.

— Я чуть не кончил, — вздохнул он. — Что же вы собираетесь делать?

— Ничего. Доносить на вас я не стану, потому что я не из таких. И я не уйду. Во-первых, потому что не боюсь. Во-вторых, потому что мое присутствие мешает вам взять другую квартиросъемщицу. Пока я живу здесь, ни одной женщине не грозит стать вашей жертвой.

— Я никогда больше не полюблю после вас!

— Вы особенно омерзительны, когда затрагиваете эту тему. Ни дать ни взять Генрих Восьмой!

— Как вы смеете сравнивать меня с этим мужланом Тюдором?

— Задайте себе вопрос, почему я смею. Что, по-вашему, вытекает из этого сравнения?

— Это в высшей степени несправедливо. Его мотивы до крайности вульгарны.

— Тогда как ваши столь аристократичны, не так ли?

— Я счастлив слышать это от вас.

— Вы мне отвратительны. Надеюсь, что, оставаясь в этом доме, я хорошенько подпорчу вам жизнь!

— Являясь ко мне в комнату среди ночи, почти голенькой под кимоно, и угрожая мне холодным оружием, вы мне жизнь не отравите, признаюсь вам, как ни жаль.