Синтетический человек - [6]

— Это Солум, — сказал Гавана, наклоняясь над стойкой и говоря через двух девочек. — Он Человек с Крокодильей Кожей, и самый уродливый человек в окрестностях. — Он должно быть почувствовал мысль Горти о том, что Солуму могло быть неприятно такое описание, потому что добавил: — Он глухой. Не понимает, что происходит.

— Я Кролик Банни, — сказала девочка, сидевшая возле него.

Она была пухленькая — не жирная, как Гавана, а кругленькая кругленькая как шарик масла, кругленькая с упругой кожей. Ее тело было цвета плоти и цвета крови — совершенно розовое, без примеси желтого. Ее волосы были белыми как вата, но блестящими, а ее глаза были удивительно красными как у белого кролика. У нее был тихий тоненький голосок и только что не ультразвуковой смех, которым она сейчас и смеялась. Она едва доставала до его плеча, хотя они и сидели на одной высоте. Единственная непропорциональность ее фигуры состояла в том, что у нее был длинный торс и короткие ножки. — А это Зина.

Горти повернулся и посмотрел на нее и у него перехватило горло. Она была самым красивым маленьким произведением искусства, которое он когда-либо видел в своей жизни. Ее темные волосы сияли и ее глаза тоже сияли, а ее головка скользила от виска до щеки, закруглялась от щеки до подбородка, мягко и гладко. Ее кожа была загоревшей поверх глубокого свежего сияния, похожего на розовые тени между лепестками розы. Губная помада, которую она выбрала, была темной, почти коричнево-красной; это и темная кожа делали белки ее глаз похожими на маяки. Она была одета в платье с широким отложным воротником, лежавшим на ее плечах, и с глубоким вырезом чуть ли не до талии. Этот вырез впервые подсказали Горти, что эти дети, Гавана и Банни и Зина, были совсем не детьми. Банни была кругленькой как девочка или мальчик. Но у Зины были груди, настоящие, тугие, упругие, отдельные груди. Он посмотрел на них, а затем на три маленьких лица, как если бы лица, которые он видел раньше исчезли и вместо них появились новые. Грамотная, уверенная речь Гаваны и его сигары были его признаком зрелости, а альбиноска Банни конечно продемонстрирует какую-нибудь подобную эмблему через минуту.

— Я не скажу вам его имя, — сказал Гавана. — Отныне он собирается обзавестись новым. Правильно, малыш?

— Ну, — сказал Горти, все еще боровшийся со странным перемещением тех мест, которые эти люди успели уже занять внутри него, — ну, наверное.

— А он смышленый, — сказала Банни. — Ты знаешь об этом, малыш? — Она издала свой самый неслышный смешок. — Ты смышленый.

Горти обнаружил, что он снова смотрит на груди Зины и его щеки вспыхнули.

— Не подкалывай его, — сказала Зины.

Она впервые заговорила… Одной из самых ранних вещей, которые мог вспомнить Горти был камыш, который он увидел лежа на берегу ручья. Он был тогда совсем ребенком и темно-коричневая колбаска камыша, прикрепленная к его сухому желтому стеблю показалась ему жесткой и колючей вещью. Не срывая его, он пробежал пальцами по всей его длине и то, что это оказалось не твердое дерево, а бархат, было трепетным шоком. Он испытал такой же шок сейчас, впервые услышав голос Зины.

Официант, молодой человек с похожим на пирожное лицом, уставшим ртом и смешливыми морщинками вокруг глаз и ноздрей, ленивой походкой подошел к ним. Он явно не был удивлен при виде карликов и уродливого зеленокожего Солума.

— Привет, Гавана. Вы что, ребята, устраиваетесь поблизости?

— Не в ближайшие шесть недель. Мы сейчас в районе Элтонвилля. Подоим Ярмарку Штата и вернемся обратно. У нас сейчас масса предложений. Чизбургер для этого милашки. А вам что будет угодно, леди?

— Яичница-болтунья на ржаном тосте, — сказала Банни.

Зина сказала:

— Поджарьте немного бекона пока он почти пригорит…

— …И посыпьте им пшеничный хлеб с арахисовым маслом. Я помню, принцесса, — заулыбался повар. — Твое слово, Гавана?

— Бифштекс. Для тебя тоже, а? — спросил он Горти. — Нет, он не может его разрезать. Рубленое филе, и я застрелю тебя, если ты добавишь туда хлеб. Зеленый горошек и картофельное пюре.

Повар сложил колечко большой и указательный пальцы и пошел выполнять заказ.

Горти спросил, стесняясь:

— Вы работаете с цирком?

— Карни, — сказал Гавана.

Зина улыбнулась увидев выражение его лица. От этой улыбки у него закружилась голова.

— Это карнавал. Ну ты знаешь. Болит рука?

— Не сильно.

— Это меня убивает, — взорвался Гавана. — Вы бы ее видели. — Он приложил свою правую руку к пальцам левой и сделал движение, как будто измельчал крекеры. — Кошмар.

— Мы ее вылечим. Как мы будем тебя называть? — спросила Банни.

— Давайте сначала подумаем, что он будет делать, — сказал Гавана. Мы должны сделать Людоеда счастливым.

— Об этих муравьях, — сказала Банни, — ты бы стал есть слизняков или кузнечиков или еще что-нибудь?

Она спросила его об этом прямо и на этот раз она не хихикала.

— Нет! — сказал Горти одновременно со словами Гаваны: — Я уже спрашивал его об этом. Это отменяется, Банни. И потом, Людоед все равно не любит использовать фигляров.

С сожалением в голосе Банни сказала:

— Ни один карнавал не имеет карлика-фигляра. Это был бы выигрышный номер.