Синие горы на горизонте - [18]

Мы с Ноной, слегка ошарашенные этим нашествием, не знали, к кому подходить: всем нужно было писать записки в кисет (почин бабаев очень всем понравился). Кроме того, было необходимо зашивать посылки, а оказалось, что у Ноны с собой только штопка, а остальные просто об этом перезабыли. Но тут последними прибыли ахунбабаевские дарители и с ними Фарида с Мурадом, захватившие с собой суровые нитки и несколько иголок. Мурад принялся помогать мне писать «сюрпризные пожелания», женщины засели за шитье, а Нону мы наконец отпустили к сыну, которого около восьми вечера начинала обычно трепать малярия.

Следом за Мурадом и его мамой явился и Умиленный-Убеленный. Единственный из всех, он был с пустыми руками и только ходил возле уставленного посылками стола (часть их, уже готовая, лежала горкой в углу) и, как всегда, кивал головой, разглядывая содержимое еще не зашитых пакетов. И мне тогда очень запомнился его долгий-долгий, внимательный (и совсем не умиленный) взгляд, которым он оглядел склонившуюся над шитьем Фариду.

Не помню, в какой именно момент он подошел к забившемуся в угол возле моего шкафа и совершенно онемевшему от всего происходящего Абуталибу и завел с ним беседу, из которой я выловила лишь два слова: «акт» и «зафыксыровать». После чего Абуталиб начал оживать, прокашлялся и полководческим голосом потребовал, чтобы Фарида кончала шитье и, поскольку она амбарчи, села бы писать акт о приемке подарков под свою ответственность и, кстати, зафиксировала бы, кто из дехкан сколько и чего именно принес.

Фарида, несколько испуганная этим приказанием, слабо возразила, что посылки ведь уже почти все зашиты и теперь не поймешь, в какой что; да и везти их по такому дождю в кладовую, на ночь глядя, тоже не очень-то…

Но снова обретший почву под ногами Абуталиб категорически рубил рукой воздух и твердил свое. Фарида воткнула иголку в кофточку, вздохнула и, уже не возражая, пошла ко мне взять лист бумаги.

Всем сразу стало скучно, и мой предбанник начал пустеть. Я тоже вспомнила, что уже поздно и папа, наверное, давно уже сердится.

— Пиши! Акт, число, мы, нижеподписавшиеся… — рубил Абуталиб…

— Какой акт? Зачем акт? — пропел Мумед.

Он стоял в дверях, вытирая поясным платком лицо и загривок. Мумед был мокрый как мышь, но весь еще так и светился отсветом одержанной победы, вдохновением и скачкой под холодным, весенним дождем.

Абуталиб принялся ему обстоятельно объяснять. Мумед рассеянно слушал и лишь возразил, что каждый принес, сколько мог, а если принес мало, то, значит, не мог — «и булде», чего теперь фиксировать? Но Абуталиб, и без того насмерть ужаленный своим поражением, а теперь еще и тем, что инициатива снова уплывает из его рук, взвизгнул, что фиксировать надо, и даже непременно, «потому что, если не фиксировать, то что это будет?!» На что нетактичный председатель захохотал и, хлопнув Абуталиба промеж лопаток, предложил лучше с ним выпить, потому как он замерз, как пес, а пока вскипятишь чай…

Абуталиб, поджав губы, сопел, разрываясь между уязвленным самолюбием и желанием выпить, но Мумед Юнусович зашел к себе и быстренько разрешил гамлетовские его сомнения, сунув под нос стакан.

— Так мне писать акт или не писать? — нерешительно спросила Фарида.

Мумед сделал глоток и, словно именно от этого глотка, вдруг начал трезветь.

— Акт? — сказал он задумчиво. — Ах, акт…

Он еще глядел на дно стакана, а сам уже косил глазом в сторону тихо удалявшегося Умиленного-Убеленного.

— Тохта озмаз, Сайдулла-ата, хурматли[8],— произнес он ласково.

Сайдулла-ата остановился на пороге. Мумед глотнул еще раз, отставил стакан и, обернувшись к Мураду и его товарищам, холодно велел им перетаскать пакеты в помещение сельсовета. Затем, зайдя вместе с ними, проверил шпингалеты на окне, взял свою печать и бутылочку клея. А когда все было перетаскано, запер и опечатал дверь, попросив рядом с печатью расписаться и уважаемых товарищей Саджаева (Сайдулла-ату), Насырова (Абуталиба) и Ниязову (Фариду-апу). После чего сказал им, чтобы они все трое не сочли за труд прийти завтра к восьми утра — проследить за отправкой посылок, которые они с Абуталибом-акой вместе и повезут…

— Мы же с тобой все собрали, Абуталиб-джан, вместе все и сдадим. Хоп? — промурлыкал он совсем уже нежно. И встал.

— Майли, уртокляр. Эр-тага[9].

Ревизия

Через два дня после того, как Мумед с Абуталибом и Камильбековым (Камильбекова они захватили для форсу) возили подарки в Андижан, оскорбленный в своих лучших чувствах председатель колхоза имени Ахунбабаева, входящего в состав Автабачекского сельсовета, Акбар Юнусович Юнусов набрался храбрости и сделал-таки попытку учинить своей амбарчи пакость, то есть организовал у нее в кладовой внеплановую ревизию из района. При жуткой лени Акбара Юнусовича и страхе его перед братом этот его поступок можно было, пожалуй, расценить как подвиг. Хотя похоже, что на такой подвиг его кто-то все-таки подначил.

Произошло это так. Ревизия в полном составе — два ревизора из Алтын-Куля (их я уже видела у нас раз двадцать), не шибко в себе уверенный Акбар и Сайдулла-ата, удрученно разводящий ручками, цокающий языком и повторяющий: «Фарида-апа — джуда якши амбарчи! Ныма керак рывызый? Яман, яман…»