Синие цветы II: Науэль - [3]

Через неделю он позвал меня снова. И снова. И снова. И не только он. Я узнавал правила Мира Извращенцев. Первое: ни один из извращенцев не похож на извращенца. Они заурядны. Они одеваются как все. Они не ведут себя разнузданно, пока не запрут дверь. Они хранят свои увлечения в тайне, и это получается у них хорошо. Второе: с ними легко. Их отличает невесомая бездумность. Ты не можешь их ранить, и возникает ложное ощущение, что они не могут ранить тебя. Их взгляды пусты, разговоры поверхностны, и ты тонешь, как в облаке. И для тебя все становится легким, лишенным последствий, возможным. И третье, основное: если ты позволяешь одному из них прикоснуться к тебе, скоро ты обнаружишь, что к тебе тянется множество липких рук. Ты либо сбегаешь от них всех, либо остаешься со всеми – и тогда с тобой можно все.

У каждого из них были свои заморочки. Был один дяденька, который трахал меня с такой силой, что я орал на весь дом. Другой обожал дрочить, засовывая себе в член разные предметы, вроде спиц или шариковых ручек, – все бы хорошо, если бы он не считал, что я должен присоединиться к его празднику жизни. Были два братца, которых привлекал исключительно формат тройничка. Все ради «случайных» соприкосновений и возможности пялиться друг на дружку в действии. Когда я предложил им уже наконец потрахаться без прослойки в виде меня, они были шокированы: «Это извращение!» Еще один любил, когда во время ебли на его шее затягивали веревку. Забавно, что страха случайно придушить его я не испытывал.

Иногда – не дольше чем на секунду – у меня возникало понимание, что я скольжу по наклонной. Но я не пытался остановиться. У меня не было на то ни сил, ни желания. Тревога за себя не могла преодолеть одолевающую меня апатию. Да и не всё было так плохо. Что бы ни происходило в постели, вне ее со мной обращались как с ребенком, что мне нравилось, пусть ребенком я себя уже не чувствовал и не считал. Они могли накормить меня ужином, посмотреть со мной какой-нибудь фильм (порнографические не в счет). С одним мы как-то ездили на пикник – далеко за город, сводя к нулю вероятность нарваться на знакомых. Посторонние люди, должно быть, принимали нас за отца с сыном, тогда как у меня не осталось и сантиметра на теле, который бы он не излапал, не обкончал или не обмусолил. Я был полностью грязным.

Сейчас я понимаю, что в то время мне отчаянно не хватало близости взрослых. И я был согласен принять ее даже в самом искаженном и извращенном виде. Но к этим взрослым у меня не могло быть ни доверия, ни уважения, и я оставался с ними напряженным и настороженным, как маленький ожесточенный зверек.

У меня уже были деньги, но я еще не знал, на что их тратить. Они жгли мне руки, и я был готов обменять их на что угодно. Я покупал игрушки, которые были мне не нужны; книжки, которые не читал; сотни жвачек – я запихивал их в рот по десять штук сразу или бросался ими в ленивых голубей, прохаживающихся возле школы. Потом жвачки подбирали школьники.

Я все время ужасающе скучал и только и ждал, когда меня позовет кто-нибудь. Даже томясь одиночеством, на одноклассников я взирал с безразличием. Однажды мне таки понравился мальчик из параллельного класса, и я попытался обратить на себя его внимание. Это закончилось скандалом и выговором за то, что я поступил плохо, – без объяснений, что именно из того, что я сделал, было плохим. Я ничего не понял. Этот эпизод вспоминается очень смутно. Вероятно, я действительно совершил что-то непристойное, хотя не думаю, что у меня было такое намерение. Я просто не знал, как мне следует поступить. В результате я добился лишь того, что настроил против себя всех в пределах досягаемости и стал врагом номер один для двух классов – собственного и класса того мальчика. Очередное доказательство, что люди не прощают ни одной ошибки.

У меня появился весомый повод для прогулов школы: мне там совсем не рады. Да и дома я порой не появлялся по нескольку дней. Мне было уже двенадцать. Как-то утром, когда я чистил зубы, в ванную вошел отец и запер за собой дверь. Он присел на край ванны и пристально уставился на меня, старательно его игнорирующего.

– Я знаю, чем ты занимаешься, – сказал он.

Я тоже был прекрасно осведомлен, чем занимается он. Яблочко от яблони… тебе понадобилось два года, чтобы сообразить, как много между нами родственного сходства?

– Я хочу тебя предупредить. Будь осторожен с ними. Они могут говорить тебе что угодно, обещать что угодно, но на самом деле они всего лишь похотливые, расчетливые твари, и ты всегда будешь для них только вещью, выбрасываемой после использования. Улыбайся им, но помни, кто они такие, и относись к ним соответственно. К людям вообще. Их цель – урвать от тебя побольше, а твоя цель, соответственно, сорвать хороший клок шерсти с них. Получай больше, но никогда – меньше. Потому что в этом случае ты проиграл. Тебе хватит хладнокровия, цинизма?

Я с отвращением выплюнул пасту и посмотрел на него с этакой ухмылочкой, подходящей испорченному ребенку. Тебе хватило хладнокровия и цинизма, чтобы начать все это прежде, чем ты задал мне этот вопрос, папочка. Так какая разница сейчас?