Синева до самого солнца, или Повесть о том, что случилось с Васей Соломкиным у давно потухшего вулкана - [27]
Вася кивнул, потому что верил каждому его слову.
— Ну, а теперь соберись с силами, посиди ещё минут двадцать, а я попишу. — Иван Степанович снова взял кисть, и стал что-то подправлять. И почему-то вздохнул.
Вася долго не решался задать ему один вопрос: боялся обидеть художника и ещё больше — его ответа. Наконец решился:
— А почему вы захотели написать меня?
Иван Степанович чуть склонил набок голову, опять что-то поправил на холсте и, не глядя на Васю, медленно сказал:
— Потому что ты меня интересуешь. Каждое лицо — по-своему загадка, но, как бы тебе поясней сказать, не каждую из них хочется отгадывать. Слушай, Вася, а родители не хватятся тебя?
— Да нет, что вы…
Минут через десять художник сказал:
— На первый раз хватит, и так умучил тебя. Я, кажется, начинаю потихоньку входить в тебя.
Вася чуть заметно улыбнулся.
— Спасибо. Беги домой. Попрошу тебя ещё разика два-три прийти. Придёшь?
— Приду.
Вася встал со стула, размялся, сразу хотел было подойти к мольберту и посмотреть, что там получилось, но застеснялся. Да и страшновато было увидеть себя, и пошёл вдоль стен, заглядывая то в один, то в другой этюд, то в готовую, то в полуготовую картину.
Он искал те холсты, о которых говорили девчонки.
Вдруг Вася столкнулся взглядом с Ирой. Она смотрела на него с небольшого вертикального полотна, висевшего на гвозде около окна. Её светлые большие глаза сверкали из-под легкомысленной русой чёлки весельем и даже дерзостью, а в подобранных губах скрывалось лукавство и насмешка над собой, тонкошеей, тонконосой, тонкобровой, и над другими, на кого она смотрела.
Вася даже чуть поёжился от её взгляда: увидел бы этот портрет раньше, ничему бы не удивлялся! Её дедушка, оказывается, всё знал про неё.
— Ну как получилась твоя знакомая? Схватил в ней что-то или нет? — спросил Иван Степанович.
— Схватили. — А сам подумал: куда уж больше!
— Ещё не кончил. Чего-то не хватает. — Он вытер тряпкой руки. — Может, всё заново перепишу.
— А этот уничтожите? — испугался Вася.
— Зачем уничтожать? Не уничтожу. Просто напишу другой портрет, ну, это если удастся найти в моей внучке что-то такое, чего я ещё не знаю.
— Не нужно, Иван Степанович! — вырвалось у Васи. — Жалко же! Так здорово получилось… Вы, кажется, ещё писали Иру? — Вася вспомнил весёлый разговор подруг.
— И не раз. Есть и такой портрет. — Он достал из ряда прислонённых к стене холстов один и показал Васе. На Васю строго посмотрела Ира, та же и совсем другая — внимательная, собранная, даже суровая, и не было в ней ничего иронического и шаловливого!
Вася мельком оглядел и другие стоявшие рядом картины. Вон спасатель Митька на гальке у моря — в плавках, смуглый, мускулистый, весь в синеватых флотских наколках. И его прищуренные от солнца глаза — не жёсткие, а мягко-синие, доверчивые, тёплые… Совсем-совсем не такие, какими столько раз видел их Вася! А вон там — с обожжёнными солнцем лицами женщины в белых платочках на винограднике, а вот там — молодой белобрысый матрос с профессиональной сноровкой, изогнувшись, ловит в воздухе пеньковый конец, брошенный с приближающегося теплохода. Его лицо, и прозрачный, сверкающий воздух, и живые пляшущие блики на море — всё это бьёт в глаза, слепит, играет, переливается и наполняет сердце непонятным, беспричинным счастьем, желанием немедленно куда-то бежать, смеяться, прыгать…
— А вон в том углу несколько этюдов пограничников и рыбаков, — сказал Иван Степанович, и Вася обернулся.
Перед самым его лицом оказался мольберт с холстом на подрамнике — влажным, вкусно пахнущим, испещрённым мазками, как море под ветром. И на нём что-то похожее на него… Да, да, это он, Вася Соломкин, с его круглым, веснушчато-пёстрым лицом, с грустными глазами и чуть распущенными, беззащитными губами: вот-вот расплачется и крикнет в страхе: «Мма!»
У Васи неприятно запершило в горле. Он не раз смотрелся в зеркало, ревниво вглядывался в свои глаза, чуть вздёрнутый коротенький нос и губы. Пытался понять, какой он, что могут подумать о нём люди, впервые увидевшие его на улице. Неужели его лицо может быть вот таким?
— Что, не узнал себя? — напряжённым голосом спросил художник.
— Какая-то плакса здесь… — пожал плечами Вася. — Будто конфетку не дали, и он сейчас заревёт… Ну я пойду… Пора.
— Топай, — сказал Иван Степанович, — я не кончил эту вещь, и прошу тебя, Вася, когда будет настроение, ещё разика два прийти. Я кое-что добавлю, уточню… Договорились?
Вася толкнул скрипучую дверь и со всех ног кинулся к калитке. Он знал, что никогда больше не придёт сюда. Неужели он в самом деле такой?
Вася быстро шёл по наклонной каменистой тропке мимо плотных заборов и реденьких сквозных заборчиков, за которыми густо и щедро росли шелковицы, абрикосы, виноград и цветы. Шёл, и скоро обида его чуть смягчилась. В чём-то художник, наверно, прав, что-то он уловил в нём. Почему Ира позвала его, Васю, позировать деду? Да только потому, чтобы отделаться от него… И отделалась.
Так ему и надо!
Глава 17. Какой-то там Коковихин
Ира проснулась от неумолчного, радостного щебета и писка за окном и открыла глаза. Под крышей их корпуса жили ласточки. В лепных гнёздах обитали уже оперившиеся птенцы, они быстро росли и поэтому всегда были голодны и так настойчиво требовали еды, что их родители целый день доставляли корм в их разинутые рты.
