Синеет речка Тара - [6]

— А что тут интересного? — Дедушка Андрей смахнул с бороды хлебные крошки. — Заездил, да и все. Волк — не человек, с им можно сладить.

— Дак ты его это… за уши и кулаком приголубил? Смелый ты мужик, тесть, не то что я. Я ить, по правде говоря, трусливый. На меня сопляк такой вот (кивнул в мою сторону) замахнется — я убегу. Истинный мой бог! Вон, когда у Колчака воевал, случай такой был. Вот послушай, тесть, не поверишь даже.

Отец еще посмотрел на меня, на Ваньку и стал рассказывать:

— Пленного мне дали в штаб вести. Татарин вроде. Коня под им убило, вот и попался. Но мужик, я тебе скажу!.. Это я уж опосля удостоверился. Ну, и повел я его в штаб. А штаб тот за версту, поди. В деревушке. Веду, значит, его, а у самого все поджилки трясутся. А черт знает, что на уме у этого косоглазого. Вот дойдем, думаю, счас до тех вон кустиков, он винтовку у меня отымет к едрене фене и меня же насквозь штыком пропорет. И пропал ты, Васька. Ни за грош пропал. Я и патрон в патронник от страху-то загнал. А он, татарин-то, ко мне обертается, а глаза у него, как литовки. По нутру меня ровно так и полоснули. Ух ты-ы! И говорит: «Што, белая шкура, трусишь? В меня, может, в красного командира, от трусости стрельнешь, буржуйская ты сволочь?» А я ему: «Никакая я не буржуйская сволочь и белая шкура. Заставили воевать, вот и воюю. А ты иди и не разговаривай!» Да-а… Ну и идем дальше. Молчим. А вот и кустики те самые. Мандраж меня берет. Он опять ко мне: «Отпусти, — просит. — А то и вместе бежим. Белым все одно каюк, а ты парень еще молодой, тебе жить надо. Решай живо! Перейдешь на сторону красных, тебе зачтется, а если меня белые расстреляют, то на твоей совести грех будет. У меня, — говорит, — жена и ребятишки. Четверо их». Приврал, может, что четверо ребят. Из себя совсем еще моложавай. И жалко мне его, и боюсь чего-то. «Нет, — говорю, — не могу. Не проси даже и шагай, шагай!» А он кашне с себя сымает. Зелененькое такое полотенчишко. Шарфик. Протягивает его мне. «Бери, — говорит, — шелковое оно. А другого ничего у меня нет». Я на него смотрю — чудак-человек! Рямошник я какой-то, что ли? «Нашто, — говорю, — мне твое кашне? Повеситься на ём? И не мародер я какой. Ишь чего выдумал! Не разговаривай!» — кричу.

Отец сделал серьезное лицо, словно он сейчас видел перед собой того красного. А мне хотелось сказать отцу, чтобы он отпустил пленного, а то и сам бежал вместе с ним.

— Идем мы дальше, — продолжал отец. — Домишки уж показались. А тут он, черт косоглазый, ка-ак этак обернется! Меня чуть не прохватило, как твоего волка. Ей-бо! Глаза злюшшие. У-у-у! И говорит мне: «Стреляй или я пошел в свою сторону». Ну как я, Андрей Василич, стану в живого человека стрелять? И без оружия он еще. И наш же брат, бедняк. Ну, и пошел он от меня. Обернулся еще и крикнул: «Кланяйся своему Колчаку. И скажи — башку ему скоро свернем!» Вот и вся недолга. Был и нет. А я стою с винтовкой пень пнем, не придумаю, что мне делать, как мне быть. Ворочаться — все одно к стенке поставят: куда дел пленного? Вот загвоздка. И побег я за тем татарином, а его и след простыл. Кричал — никакого ответа. Тут лес недалечко. Я — в тот лес, а там и в какое-то болото забуровил. Лез да лез тем болотом, потом и полем лез, пока к красным не попал. Ну, думаю, теперь мне хана — расстреляют. А тут этот татарин. Меня увидел, обрадовался, как старому приятелю. И командиру своему про все рассказал. А командир-то усмехается и говорит мне: «Ладно, будешь служить нам, супротив своего Колчака воевать будешь. А трусость твою мы из тебя тут вытряхнем».

Отец заухмылялся довольно, к бутылке зеленой потянулся и говорит:

— Только, тесть, как был я трусом, так им и остался. К Татьяне вон своей год целый сватался, даром что с ребенком ее брал.

А было это так. Вернулся отец с фронта после тифа. Ему тогда не было и двадцати. И гол как сокол. Из родного Ольгина на заработки вынужден был отправиться в дальнее село Угуй, где жила его старшая замужняя сестра Пелагея. Там-то, в Угуе, он и встретил маму в доме у некой Трынчихи. Трынчиха потому, что муж ее трынкал на балалайке, вечерами девок и парней веселил. Пришел как-то на вечерку и мой отец. Пришел он, рассказывала мама, в рыжих, из телячьих шкур штанах: в работниках он тогда у кого-то был. Мама ему приглянулась, и он решил на ней жениться. А у мамы муж первый на войне погиб, и дочь от него осталась. Моя сестра Валя. Жила мама с дочерью в соседней деревне, нашей деревне Коршуновке, в доме свекра и свекрови. Молодые не успели еще отделиться, как грянула гражданская война.

Многим война та перепутала карты, многих унесла на тот свет. А вот отец мой пришел с нее целым и невредимым. И рад был, что встретил солдатку, родители у которой богатые.

Дедушке Андрею отец понравился сразу. С виду богатырь, с лица красавец, и хватка мужская есть. Все осмотрел в доме тестя цепким глазом, оценил по достоинству.

Дедушка Андрей дал отцу и матери сколько-то денег на новую избу, сколько-то мешков пшеницы и ржи для посева, дубленых овчин на тулуп и полушубок зятю, пару овец, корову и лошадь — этого самого Игреньку, на котором мы ехали в Ольгино. Стройтесь и живите.