Синеет речка Тара - [112]

— Да мне бы, милая, хыть в какой ни есть вагонишко, теплушку, — упрашивала Сусанья, трогательно и преданно глядя в синие глаза дежурной и не упуская надежды на положительный результат. — Хыть в уголочке каком, а токо бы ехать. Помоги, девонька. Вернусь — хорошо отблагодарю. Пра!

— Ни к чему вы это — отблагодарю, — насупилась дежурная. — Я и без того бы всем вам помогла, да не господь-бог я, а простая смертная, как и вы. Повторяю — нет у меня пока никакой возможности помочь вам. Подойдите ко мне на всякий случай завтра.

— Спасибо, милая, спасибо! — поблагодарила, кланяясь, Сусанья.

Солнце село, и сразу же все вокруг наполнилось зябкой сумеречностью. Небо будто застекленело, поднялось выше, а пристанционные постройки прижались друг к другу, насторожились, ожидая ночи.

Чувствовала себя Сусанья одинокой в этом городишке среди незнакомых ей людей. Придется на вокзале перебиться ночь до следующего дня. А на перроне опять скопилось народу. Большинство из собравшихся были молодушки, и в руках у них, как и у Сусаньи, были узелки с продуктами, кошелочки. К одной из них, лет, примерно, таких же, как и сама она, Сусанья подошла и спросила:

— Извини, подруга, я смотрю — наверно, поезда все ждут? Не скажешь, куда он идет?

Женщина, скорбная, смиренная, как овца, посмотрела на Сусанью доверчиво и сказала с тоской:

— Поезд, милая ты моя, на фронт он пройдет. Сыночка я свово, Ванюшку, кровиночку свою, счас должна встренуть. Ох, милостивый ты наш господь!.. — И перекрестилась.

Перекрестилась и Сусанья. Ей трудно стало дышать. Вспомнила опять, как непростительно она вернулась тогда назад, домой, а сын Тима мотался тут, по этому вот самому перрону…

— Господи, господи! — повторила она вслед за женщиной и еще раз перекрестилась, глядя на заледеневшее небо.

Послышался долгий тоскливый гудок паровоза. На перроне все так и замерло в ожидании. Вот промельтешили первые вагоны, в открытых дверях которых густо толпились люди в сером и зеленом. Сусанье казалось, что в этом составе едет ее сынок Тима, и сейчас, сейчас она его должна встренуть. Милостив же господь-бог, которому она столько молится. Не даст же он, всевышний, оставить ее в жизни великомученицей, а совершит свое великое чудо — Тима представится перед ее материнскими глазами.

Завизжали по-свинячьи тонко вагоны, остановились. И тут же будто град сыпанул — так дробно застучали солдатские сапоги, ботинки. Хлынула зелено-серая орава из вагонов на перрон, растеклась по нему, послышались возгласы, оханья, стоны, соленые поцелуи.

— Мама, мамочка! — услышала Сусанья голос Тимы, и сердце ее заколотилось — вот-вот выскочит.

Она смотрела во все глаза и не могла поверить. Прямо на нее шел он, ее родной сын, ее первенец, солнышко ее незакатное — Тимочка. Господи милостивый!..

— Тимоша-а! — заблажила она, и руки, немощные, непослушные, протянула ему навстречу.

Он так и упал в ее объятия.

— Мамочка! — услышала Сусанья его горячее дыхание над ухом.

— Сыночка! — задохнулась она от великого материнского счастья. — Тимошенька! Ну как же так?.. Ты живой. Живой! А я-то все казнилась… Я не верила все… Тебя оклеветали…

— Не надо, не надо, мамочка, — уговаривал он ее. — Не переживай. Все будет хорошо. Мы еще вернемся. Мы победим, мама. Обязательно победим…

— Узелочек-то, узелочек возьми, сына, — торопилась она, но руки ее не слушались. — Я ешо тогда… да не доехала. А ты-то и не уезжал… Но что же так-то?.. За какие такие грехи?..

— Спасибо, мама!

Он поцеловал ее в щеку, потом в губы. Она еще хотела ему что-то сказать, но тут раздался долгий-предолгий паровозный гудок и кто-то закричал:

— Анциферов! Тимофей! Поезд уходит!

— Мама, прощай! — крикнул он ей, отбежав уже на некоторое расстояние.

В руках его был узелок, что она ему передала.

— Что, Анциферов, — слышалось из вагона, — мать встретил?

— Была у собаки хата, — нехорошо пошутил кто-те из солдат.

— Заткнись! — загремело над всем этим. — Убью!..

У Сусаньи точно пелена с глаз спала. Только теперь, когда она все это услышала и увидела, как ребята из вагона тянут руки к парню, чтобы помочь ему к ним подняться, к ней пришло отрезвление.

Вот так же ей приверзлось в далекой молодости, когда она еще девкой ходила в лес по грибы. Закружила она тогда в том лесу: куда ни пойдет — повсюду перед нею море плещется и нет дальше ходу. И стала она творить молитвы, которым ее учили мать и бабушка. Но молитвы не помогали — море не уходило. Тогда она в отчаянии решила пойти прямо через море — что будет. И пошла. Идет и идет, а море все отступает и отступает. А когда она вышла на освещенную солнцем гриву, то совсем недалечко увидела в легкой сетке марева плывущие, как копешки сена в половодье, дома какой-то деревни. То было ее родное село Порань. Рассказывала она потом своим подружкам, матери, бабушке рассказывала, и они объяснили, что было это наваждение от лукавого. И кабы она не пошла через то море с господней молитвой, то быть бы ей тогда в вечном мытарстве у нечистого.

— Ма-ма! — кричал двойник ее сына из вагона уходящего поезда. — До свидания, мама! Мы отомстим за все-ех!..

А может, не он это кричал, а кто-то другой, и не ей, а родной своей матери. Подумала горько и сурово: «Все, все они наши дети. Все они дети единой матери — земли русской».