Синее око - [24]

Галактион потрогал Марала, дернул его за ухо.

— Убился, — сказал он. — Сколь годов в загонке прожил, а все-таки зверь себя показал. Последний и был зверюга. А теперь пантач не тот. Куды-ы…

Пурсей

Начальник экспедиции Кремер с утра поехал в Падун. Сказал жене:

— Надо съездить.

Зачем — жена не спросила.

— Оттуда арбузы, я видела, вчера везли, — сказала жена. — Купи Сережке.

— Куплю.

Начальник экспедиции был худ, седоголов, голубоглаз. Жена молодая, лицо у нее простое, нос чуть припух, бровки прямые, губы так доверчиво выпячены, будто только и было им дела, что целоваться. Женские губы. Материнские губы. Доброе лицо. Она вышла на крылечко проводить мужа. Он положил ей руку на лоб. Она закрыла глаза, прижалась к ладони мужа.

— Я скоро вернусь, — сказал Кремер.

— Возвращайся. Может, на пляж еще сходим?

— Постараюсь.

Дел у Кремера не было в Падуне. Он решился взглянуть на знакомые по прошлому места. Скоро всё морем покроет. Свободный день выпал впервые за сезон. С весны нажимал комбинат, требовал скорее закончить работы в зоне затопления. «Теперь немножко полегче будет, — подумал Кремер. — Вот только площадка под лесобазу еще не доснята... Ну, это ничего. Успеем».

— Что, Виктор Викторович, низом поедем или верхом? — спросил Кремера шофер Георгий.

— Верхом давай. Новым трактом попробуем.

...До Заверняйки ехали молча, пыль жевали. На взвозе Георгий дал газу. Машина шустро полезла кверху, взобралась до вершины — и сразу стало привольно, широко.

— Вот, — сказал Георгий, — в газете читал, старинное сибирское село Заверняйка, пишут. А где тут село? Тут лагерь был. Этапы заворачивали. Потому и Заверняйка.

— Да, — отозвался Кремер как-то бесцветно, — кончилась Заверняйка, море близко.

— А то еще станция есть Турма. Переименовали бы хоть, что ли.

— Переименуют.

— Вот было времечко. Не хуже вчерашнего. — Георгий держал баранку двумя пальцами левой руки, правил с презрительной легкостью, будто вовсе не руль, колесико в театральном бинокле крутил. Он достал сигарету, прижал баранку локтями, пока зажигал, сладко глотнул дыму. Сигаретка мотнулась у него во рту, как бревешко в Падунском пороге. Он загнал ее в угол, прикусил, наклонился к рулю и выставил вперед подбородок. Бритый, малиновый, здоровенный. Кепочку сдвинул на брови. Серенький в крапинку чепчик. Козырек Георгий давно отпорол.

— ...Час только, как от преферанса встали, — сказал Георгий. — Вчера сели в одиннадцать, так ни разу не поднялись. Игорь Кржановский проиграл полторы сотни. Сейчас у них там с Жанной идет сражение на Орловско-Курской дуге. Мы у них в комнате сидели. Двадцать раз говорил: кончим. А Игорь: нет! Ну, нет дак нет. Мне лично наплевать, выиграл я, проиграл, я на карту свою амбицию ставлю. Не в рублях дело. Понятно, если бы я не мог играть, я бы не садился. Человек должен вот так вот себя держать. — Георгий стиснул правую пясть, кулак у него как сибирская дыня средней величины, в трещинках, заскорузлый. — Верно ведь, Виктор Викторович?

— Ну а кто же у вас в выигрыше? — спросил Кремер.

— Бухгалтер. Начфин. Это уже закон. Он темнить не любит. Если карта ненадежная — пасует. На мизер играет — так уж наверняка. Он всё равно как доктор экономических наук.

Машина бежала теперь по ровной возвышенности над Ангарой, тайгу тут сняли, только пни торчали окрест. Тракт пересекла ложбина с песчаными боковинами, по ней проложена железная дорога — однопутка. На переезде было узко, шли встречные МАЗы. Большие их колеса, рустованные, в крупный рубчик скаты шлепали по гравию, как плицы речных пароходов шлепают по воде.

Шофер Георгий — в экспедиции его звали Гошка — прикусил сигарету, газик нахально рванулся на занятый переезд. И проскочил было обочиной, но в узких шлагбаумных воротцах ткнулся под радиатор МАЗу. Грузовик был огромен, порыкивал сдержанно и достойно. Шофер восседал за рулем недвижимо, был гораздо выше, чем Гошка, на своем разбитом сиденье.

— Морда! — крикнул ему Гошка. И еще одно, более емкое слово крикнул. Зажал в кулаках баранку, будто оружие.

Шофер тронул МАЗ и бережно толкнул Гошкину машину. Газик попятился. Гошка воткнул заднюю скорость, бешено тиснул железку. Газик фыркнул и отскочил. Сполз с переезда, припал к земле; МАЗ проехал мимо, шофер даже не поглядел: маленькая помеха.

После, спустя километров пять или шесть, Гонка поставил локти на руль, чтобы можно было руками развести...

— От же бурундучье племя! Давить их некому. Ну куда лезет?

— Брось, Георгий, — сказал Кремер, — ты же сам понимаешь, что не прав. Еще проповедовал, нужно себя держать, говорил. Вот так вот держать... — Кремер сжал и поднял кулак, костлявый, кожа тонка, лоснится и розовеет от старости. Поглядел на кулак будто с любопытством, будто позабыл о своем соседе Гошке, и уронил...

Георгий молчал километр, потом двинул чепчик с бровей повыше.

— Виктор Викторович, завернем на Короновку, я там знаю одно местечко, саранки нарвем, свезем Валентине Ильиничне.

— На обратном пути.

Кремеру не хотелось сейчас разговаривать. Не первый сезон возил его здесь Георгий. Хороший шофер, горячий, но не зарвется. Машину знает. И цену себе. Гордый парень и добрый, потому что силы много.