Синее на желтом - [113]

— Ай, ай, ай, — покачал головой Борис Алексеевич и уже больше по инерции, без особого энтузиазма подумал: «Фигура потрясающая. Ножки какие, бюст». — Нехорошо как получилось у Грачева. Мог бы поаккуратнее. Ну, а детишки ваши, разумеется, в рев?

— Хуже. Они почему-то не плакали. Но вот уже третий день все шепчутся между собой, все обсуждают это событие.

— Обсуждают, говорите? Хм! Плохо, понятно, что обсуждают. Ну-с, а чем я могу быть вам полезным?

Это была и обычная любезность и замаскированное напоминание «закругляйтесь». Но посетительница воспользовалась вежливостью Бориса Алексеевича по-своему. Она с ходу прочитала ему небольшую лекцию. И хотя Борис Алексеевич был в тот день занят по горло, выслушал он посетительницу внимательно, даже с интересом. Вот уже верно — век живи, век учись. Сам Борис Алексеевич по недостатку свободного времени никогда не додумался бы. Речь шла о гармоническом воспитании подрастающего поколения. Детей ни в коем случае нельзя отрывать от матери-природы. И тем более нельзя лишать их возможности общаться с домашними животными.

— Ваша непродуманная, жестокая практика бессмысленного истребления собак в нашем городе вызывает у меня и моих коллег чувство решительного протеста, — сказала прекрасная посетительница. — Вы наносите непоправимый ущерб делу воспитания полноценной личности. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Само собой разумеется, — поспешил заверить ее Борис Алексеевич. — Я вас отлично понимаю. И поверьте мне, мы совсем не против воспитания гармоничной личности. Наоборот, мы всемерно за. Но мы осуществляем мероприятия…

— Я так и думала, что вы ничего не поймете, — сказала дерзкая посетительница.

— Ну, знаете, с меня хватит, — сказал Борис Алексеевич. — Воспитывайте, пожалуйста, своих подопечных, а я и так проживу. Из меня гармонической личности уже не получится. А ваш решительный протест вы заявили не по адресу. Я, как вы должны понять, самолично собак не вылавливаю. Если хотите, могу пригласить Грачева, вот ему и вручайте свою дипломатическую ноту. Можете просвещать его сколько угодно. Разрешаю. Только вряд ли дойдут до него ваши оригинальные идеи.

— Мне ждать вашего Грачева некогда.

— Ждать вам не придется. Грачев как раз тут. У нас сегодня зарплата.

— И вы еще платите этому извергу деньги? За разбой?

— Но-но! Советую поосторожнее, гражданка. Вы все-таки в учреждении находитесь. — «Ох, и чертова кукла. Бедный ее муж. За такой поухаживаешь — инфаркт в два счета». — Ну что, звать Грачева?

— Зовите, я его не боюсь, хотя он и страшный. Я ему все в лицо скажу.

И сказала.

Грачев молча, глазом не моргнув, выслушал все ее резкие слова, ее решительный протест, а когда она кончила, снисходительно усмехнулся.

— Зря вы шумите, не подумавши. Вам что — вы детишек воспитываете, вам положено быть доброй. А мне быть добрым к собакам не положено. От такой моей доброты вашим детишкам только вред будет. Да, да, я вам точно говорю — от собак детишкам только ужасный вред. Глисты — раз, — Грачев загнул палец. — Лишай — два, блохи — три, клещ — четыре.

Когда Грачев загнул девятый палец, женщина схватилась за сумочку. А когда Егор Семенович негромко, но внушительно произнес страшное слово — бешенство, перепуганная насмерть женщина рванулась из кабинета.

Интересная все-таки женщина. И зря ее Грачев так напугал. Теперь все время бедняжка будет дрожать за своих питомцев. Эх, Грачев, Грачев, и угораздило же его в клетку попасть. Не берегут люди свой авторитет и еще обижаются. Они, видите ли, оскорблены в лучших своих чувствах, а ты себе мозги выкручивай.

Но все эти мысли, воспоминания, рассуждения ничего не дали Борису Алексеевичу. Так и не помогли они ему решить вопрос, что же делать с заявлением Грачева.

Борис Алексеевич помучился над этой проблемой с четверть часа, пока не решил то, что обычно в таких случаях решают многие из нас: ну да ладно, завтра что-нибудь придумаю. Утро вечера мудренее. И, конечно, тут же почувствовав облегчение, успокоился.

Но не стоит осуждать за это Бориса Алексеевича. Разве с нами так не бывает? Как только мы принимаем твердое решение решить замучивший нас вопрос завтра, так мы и успокаиваемся. А у завтра тоже свое завтра. А там, глядишь, проклятый вопрос сам собой решился. Или — из головы вон.

Итак, Борис Алексеевич облегченно вздохнул и принялся за очередные дела. А их было столько… Телефонные звонки и разговоры, посетители и разговоры, а на столе тем временем росла стопа бумаг, срочных, неотложных — рабочий день только-только взобрался на перевал, но под гору он катился еще медленнее и тяжелее, чем подымался в гору, — хотя пословица утверждает: «Под гору вскачь, а в гору — хоть плачь». С каждым часом день все больше и больше обрастал грузом дел и забот. А тут еще совсем некстати вызвали Бориса Алексеевича «в верха» — то ли на неурочное совещание, то ли для индивидуальной протирки. Надо ли удивляться тому, что Борис Алексеевич уже не вспомнил о Грачеве. До него ли ему! Но, отбывая «в верха», он, уже в приемной, подписывая на ходу какие-то сверхсрочные бумаги, сказал секретарше:

— Да, чуть не забыл. Как-нибудь передайте Грачеву, пусть в эти дни на улицах со своей халабудой не показывается. Ну придумайте что-нибудь: санитарный день, ремонт. Нечего ему сейчас на улицы соваться. Наше учреждение не цирк, мы не обязаны смешить публику. Да, и пусть он ко мне зайдет. Ну, завтра, послезавтра. А на то вы и секретарь: суньте его в какое-нибудь окошко. Пока.