Синее на желтом - [111]

«А скажи, пожалуйста, сынок, нужники в твоих дворцах будут? — Это был ехидный вопрос. Нехорошо так разговаривать с мальчиком. Борис Алексеевич понимал это, но удержаться не смог. Слишком уже он был раздражен. — Ну, уборные эти самые, санузлы? Ах, будут! В силу печальной необходимости, говоришь. Ха, ха, печальной! Здорово сказано, сынок. Что ж, спасибо тебе, милый, спасибо, говорю, за доброе внимание к естественным нуждам человека. Я грешным делом подумал, что ты небесные дворцы будешь строить для бесплотных ангелов. И еще вопросик, сынок: а кто потом за этими самыми дворцовыми нужниками присматривать будет, за чистотой их, за исправностью? Ну кто?» «Конечно, автоматы, — не задумываясь, как о давно решенном, сказал Сережа. — Мы автоматы сконструируем, чтобы избавить людей от унизительной работы». «Ах, унизительная, значит, работа». «Да, унизительная, — сказал Сережа. — И мы избавим людей от нее. Вот увидишь!» «Автоматы» — это неплохо, — сказал Борис Алексеевич. — Автоматы — это очень даже хорошо. Одобряю. Сам знаешь, сынок, я не консерватор. Но когда они будут, твои автоматы? Не скоро, говоришь? Сам знаю, что не скоро. А пока, значит, кто-то должен делать эту грязную, унизительную, как ты говоришь, работу. Да почему я говорю кто-то — твой отец, твой собственный отец должен вот этими руками копаться в чужом дерьме. Должен… А может, вовсе не должен? Может, мне это только кажется, что я должен? Что же ты молчишь, сынок? Может, мне следует сложить руки на брюхе и спокойненько ждать, пока мой сынок изобретет свои автоматы, а город пусть катится ко всем чертям, — к дикарству пусть катится, к средневековью. Устраивает тебя это?» «Нет, не устраивает, — сказал Сережа, — но я пока ничего не могу, я пока еще учусь». «Знаю, что учишься. Ты учишься, мечтаешь, фантазируешь, витаешь в облаках, строишь воздушные замки, а твой отец, заземленный бескрылый реалист, тем временем ремонтирует эти самые проклятые нужники. Хорошенькое разделение труда, ничего не скажешь. Справедливое. Но так дальше не пойдет, сынок. Не пойдет. Ты как собираешься свои каникулы провести?» «Видишь ли, мама мне обещала…» «Не знаю, что тебе твоя мамочка обещала, а я тебе твердо гарантирую: завтра с утра отведу в ремконтору в аварийную бригаду сантехников. Пройдешь, так сказать, первичную подготовку архитектора. Пока вы там свои автоматы сконструируете, дорогой товарищ, придется вам самому ремонтировать и чистить аварийные уборные. Своими руками, Сереженька, своими собственными. Не чужими».

Это Борис Алексеевич тут же решил. Из принципа. Чтобы не заносился сын, чтобы от жизни не отрывался.

Он был уверен, что Сережа мгновенно вскинется на дыбки. Маменькино воспитание. «Не пойду! Не стану я вонючие уборные чистить», — скажет Сережа. «Не станешь, значит. Понятно, понятно, — скажет Борис Алексеевич. — Ты же дворцы собираешься строить, а тут работенка, действительно, того, одеколончиком не пахнет».

Борис Алексеевич не сомневался в том, что такой диалог с сыном неизбежен. И даже мог бы заранее, без запинки, воспроизвести его от начала до конца, поскольку давно уже привык думать и решать за других — за своих подчиненных и домашних. И не потому, что они сами на это не способны. Боже упаси, нет у Бориса Алексеевича таких антидемократических мыслей, просто ему положено думать, решать и даже говорить за других. Доля его такая. Нелегкая, поверьте, доля.

«А знаешь, папа, ты это умненько придумал, — сказал Сережа. — Значит, утром пойдем? Вот только спецовки у меня нет. Как же я без спецовки? Послушай, папа, одолжи мне десятку до первой получки. Я видел, в универмаге комбинезон продается. На змейках, с накладными карманами. Такой шикозный, закачаешься».

Борис Алексеевич опешил. Он никак не ожидал подобного поворота. Выходит, сынок не так уж умен. Неужели он думает, что я его на самом деле погоню в аварийную бригаду? Я же только так, для воспитания, чтобы внушить ему правильные мысли… Ну, прочитал бы нотацию, провентилировал бы ему мозги и ладно… А он, дуралей, сразу согласился. Гм! Глупость какая! Сережку в аварийную! Оно-то, конечно, не зазорно, если здраво рассуждать. Наоборот, вроде положительного примера другим. И, будь мой Сережка постарше, я бы не посчитался, я бы с радостью… Но он еще совсем мальчонка. И каникулы у него сейчас. Имеет же право на отдых круглый пятерочник. По-моему, имеет. Борис Алексеевич сознает, конечно, что он сейчас малодушничает, финтит, а он всегда считал себя человеком принципиальным, бескомпромиссным. Но какой тут, извините, может быть принцип. Старый раздражительный осел наболтал с усталости бог знает что, а мальчишка… И не чужой ведь мальчик. Кровный. Единственный сын.

«У аварийщиков, Сережа, работенка злая. Грязная у них работенка и нервная». «Понимаю, — сказал Сережа, — но я ведь все равно должен пройти через это. А как же я по-другому узнаю, что нужно людям». «Смотри, Сережа, измотаешься, устанешь», — уныло пробормотал Борис Алексеевич. «Не беспокойся, папа, пищать не буду. Ну как, даешь десятку на спецовку?»

Борис Алексеевич даже крякнул от злости на самого себя и лихорадочно принялся обдумывать, как бы ему половчее дать задний ход, не уронив при этом своего отцовского авторитета. Но тут как назло вмешалась Сережина мамочка. Прибежала с кухни заполошенная. Она всегда бросается как на пожар, если что угрожает ее сыночку.