Синдром Фауста - [11]

Но что еще удивительней, я на протяжении нескольких недель подолгу, упрямо и тщательно сравнивал отснятые в разное время кадры на экране телевизора. И чем дальше я это делал, тем осторожней и настойчивей приходил к поразительному, да что там – невероятному открытию: Руди молодеет.

«Ну, Чарли, – говорил я себе, – теперь ты уже не скажешь, что это – фантазия! Еще чуть-чуть, и твой дружок станет настоящий медицинской сенсацией. Приведет в профессиональный раж всех ученых моржей страны!»

В чудеса я верил не больше, чем во второе пришествие. Но не заметить, что Руди выглядит лет на пять-шесть моложе, чем полгода назад, было невозможно. На экране компьютера разница настолько очевидно бросалась в глаза, что учащался пульс. Между фотографиями, сделанными до того, как он впал в кому, и теми, что нащелкал в последнее время, лежали годы. Я представлял себе лица своих коллег, когда я все это перед ними выложу, и ухмылялся.

Заикнись я о чем-то подобном еще пару недель назад, мне бы предложили обследоваться у психиатра. Сейчас же в моих руках было неопровержимое доказательство: я смонтировал целый двадцатиминутный фильм. Что они все вокруг, ослепли, что ли? Не видят? Не хотят замечать? Или все это – леность ума, слепота, рожденная склонностью к стереотипам? А может, каждый из них боится сказать вслух о своих подозрениях первый?

Мне вдруг позвонила Абби.

– Чарли, – сказала она несколько смущенным голосом.

Впечатление было такое, словно она там оглядывается.

– Ты… ты ничего не заметил?.. Совсем?.. Не обратил внимания?..

– О чем это ты? – сделал я вид, что не понял, о чем идет речь.

Она немножко помолчала и, словно извиняясь, заосторожничала:

– Понимаешь, не думай, что я свихнулась, но я… Мне кажется… Я думаю…

– Смелее, смелее! – подбодрил я, испытывая невольное удовлетворение от того, что еще предстоит.

– Руди стал как-то моложе…

Я выдержал паузу и постарался сказать как можно более обыденным голосом:

– Абби, согласись, есть вещи, которые… Ну, как бы это точнее выразить… Лучше, чтобы их вначале увидели другие… Я имею в виду, специалисты… Ты не думаешь?

– Так ты знал об этом?

В ее голосе прозвучал оттенок раздражения. Опять я не оправдал ее доверия. Не поделился с ней своими наблюдениями…

Мне пришло в голову созвать на консилиум специалистов-нейрологов из разных больниц. Не могу сказать, что мое предложение было принято с энтузиазмом. Но сделать они ничего не могли: я был лечащим врачом Руди.

В палате собралось девять человек. Я подключил к телевизору видеокамеру. Возясь с нею, я исподлобья наблюдал за тем, что происходит вокруг. Коллеги вели обычные для такого рода сборищ вялые разговоры. Я предпочел в них не участвовать.

Через десять минут на экране зачастили, сменяя одно другое, лица больных прогерией[5] детей. Необъяснимый синдром раннего старения был им знаком и никого не трогал. Маленькие уродцы с морщинистыми лицами глубоких стариков никакого впечатления на моих коллег произвести не могли. На лицах присутствующих отражались лишь скука, недоумение и немного – насмешка.

Тогда я внезапно включил кадр, сделанный мной в день рождения Руди. На нем была дата полугодичной давности, которую я подчеркнул. Задержав его секунд на пятнадцать – двадцать, я сменил его на кадр, сделанный два дня назад.

– Вы обратили внимание на даты? – глуховатым голосом спросил я.

Звуковой фон вокруг стал постепенно глохнуть и утихать. Я повторил этот прием еще несколько раз, резко сопоставляя то, что было, с тем, что есть.

За моей спиной нависло недоброе, может быть, даже испуганное молчание. Ведь после этого я мог задать напрашивающийся вопрос: что же все это, по-вашему, дорогие коллеги, значит? Как вы там все это объясните?

Различие было настолько разительным, что промолчать было просто нельзя.

– А что вы сами об этом думаете, доктор Стронг? – раздался голос одного из приглашенных консультантов.

Я сделал вид, что вожусь с техникой.

– Пока – ничего, – откликнулся я в порыве технического энтузиазма. – Мне бы хотелось услышать ваше мнение.

Я оглянулся. Теперь лица у всех были такие, словно я взял и осквернил священный алтарь науки. Вместо препарированного органа положил на него какую-то гадость. Что-то вроде дохлой кошки.

Молчание становилось тягостным, и продолжаться дальше так не могло. Наконец раздался голос старичка-профессора, корифея нейрологии, который явно чувствовал себя, как угорь на сковородке.

– Ничего определенного пока сказать нельзя, доктор Стронг. Вы не могли бы снова показать нам все эти кадры в еще более медленном темпе?

Я стал прокручивать фильм снова.

– Может, это – оптический эффект? – вдруг не к месту легкомысленно откликнулась молодая врачиха.

Та самая, которую мы с Абби встретили в первый день.

– Если да, то мы на пороге великого открытия в физике и должны его запатентовать, – ухмыльнулся я.

За нее вступился ее шеф, заведующий отделением. Я покусился на его и его подчиненных авторитет. Вальяжный пятидесятилетний мужчина с выражением извечного превосходства на лице, он, по-видимому, хотел уколоть меня своим скептицизмом.

– Надеюсь, у вас у самого есть какое-то объяснение, доктор Стронг? – спросил он голосом, в котором самодовольства было больше, чем любопытства.