Синагога и улица - [97]

На второй день праздника Швуэс раввинша снова стояла у занавеси женского отделения синагоги, окруженная обывательницами, и смотрела на битком набитое мужское отделение, где читал проповедь ее муж. Переле не могла его видеть. Она только слышала его голос и видела часть молящихся, в том числе своих сыновей. Янкл-Довид и Гедалья стояли за своими стендерами у восточной стены и слушали проповедь отца, опустив головы и рассматривая свои ногти. Мать знала за сыновьями эту привычку еще с тех лет, когда они учились в ешиве. Чем напряженнее они слушали или думали, тем пристальнее смотрели вниз, на свои ногти. Однако сегодня они должны были бы смотреть в рот отцу, чтобы окружающие видели, что они ловят каждое его слово.

Реб Ури-Цви на этот раз не прибегал к казуистике. Он использовал притчи и сказания так, чтобы всем было понятно. Выходя из Египта, евреи знали, что через пятьдесят дней получат у горы Синай Тору, как об этом сказано в Писании: «Когда ты выведешь народ из Египта, вы совершите служение Богу на этой горе»[218]. Буква «нун» в слове «таавдун»[219] лишняя. И это одна из причин, по которым ведется отсчет дней между Пасхой и Швуэс[220]. И что это нам напоминает? Это похоже на царя, который проезжал мимо ямы и увидел, что там сидит арестант. Царь пообещал, что, когда поедет назад по той же дороге, он вытащит его из ямы. Арестант в яме принялся считать дни. После этого реб Ури-Цви упомянул историю виленского графа Потоцкого, которого сожгли в праздник Швуэс на костре за то, что он перешел в иудаизм. По этой причине в виленской Городской синагоге во второй день Швуэс проводят поминовение святого мученика Авраама бен Авраама. Передают слова праведного прозелита о том, что мудрецы Талмуда рассказали нам, что Всевышний сначала предлагал Тору другим народам, эдомитянам и исмаилитянам, аммонитянам и моавитянам. Они отказались, потому что не захотели взвалить на себя ярмо 613 заповедей. Однако разум подсказывает, что в каждом народе находились избранные, которые были готовы взять на себя соблюдение заповедей Торы. Именно от них происходят прозелиты, приходящие к еврейскому народу в каждом поколении. Теперь мы можем понять, почему в день дарования Торы читают книгу Рут. Перешедшая в иудаизм Рут происходила от тех моавитян, которые хотели в свое время принять Тору.

Составлявшие большую часть слушателей простые евреи наслаждались этой проповедью, потому что понимали в ней каждое слово. Однако Переле смотрела на сыновей и по их холодным физиономиям догадывалась, что они не в восторге от отцовской проповеди. Другие состоятельные обыватели и городские ученые, сидевшие у восточной стены, дергали себя за бороды, морщили лбы, и было видно, что и они ожидали идей поглубже, нового слова в изучении Торы. Переле закусила губу. Ее муж на старости лет исчерпался и поглупел. Он произносит проповедь, предназначенную для женщин.

Вдруг с задних скамеек послышался шепот, переходящий в настоящий шум. Между плотно составленных скамеек началось какое-то движение. Евреи вставали один за другим. Люди давали пройти сутулому белобородому старику. Те, что были поближе к нему, кланялись и почтительно шептали:

— С праздником, ребе!

Он отвечал им, дружелюбно кивая. Этот еврей прошел к восточной стене и остановился около братьев Кенигсберг. Тут же кто-то пододвинул стендер, и вошедший раввин оперся о него локтем. Переле посмотрела на него из женского отделения, и у нее перехватило дыхание. Это он, ее первый жених, реб Мойше-Мордехай Айзенштат! Ее глаза расширились, а сердце сжалось от жалости к нему. Она видела, что он сед, как лунь, и сгорблен. Его рука свисала со стендера, как поломанная ветка с дерева. Смерть дочери превратила его в развалину. Однако ее жалость быстро сменилась злостью. Она видела, что люди не перестают оглядываться на него со всех сторон. Даже оба ее сына не сводят с него глаз, словно боятся, как бы он не раскритиковал проповедь отца. Переле ощутила, что губы ее пересохли. Неужели гродненский раввин пришел, чтобы продемонстрировать свое влияние на местных евреев? Теперь она уже смотрела на него так, будто колола иголками. На своего же собственного мужа мысленно шипела: «Ты только посмотри, какая тряпка! От страха у него даже язык отнялся».

И раввины, и обыватели знали, что реб Мойше-Мордехай Айзенштат не читает проповедей сам и не приходит слушать чужие. То, что он вдруг появился сейчас в синагоге, выходило из ряда вон. Даже реб Ури-Цви растерялся. Он сразу же прервал прямо посредине свою предназначенную для простого народа проповедь и в честь высокого гостя пустился в рассуждения о Галохе:

— Мы видим в Геморе спор по вопросу, когда была дарована Тора: на шестой или же на седьмой день месяца сиван[221]. Спор идет о прямом смысле стиха и «освяти его сегодня и завтра»[222] и касается практического предписания относительно времени, когда женщины могут понести…

Переле видела, что реб Мойше-Мордехай Айзенштат слушает одним ухом, и его лицо при этом утопает в морщинах усталости и печали. Какая-то обывательница на две головы выше Переле наклонилась к ней и произнесла: