Синагога и улица - [96]

— Жаждущие, идите все к водам![215] И нет воды, кроме Торы[216]. Наш город хочет услышать что-то новое от хорошего проповедника, как страдающий от жажды в пустыне хочет воды, — сказал реб Довид Гандз, вылупив на раввина свои мрачные глаза. Однако Мойше Мошкович терпеть не мог намеков, он любил прямоту, поэтому снова вмешался:

— Гродненские раввины очень хороши. Что же касается реб Мойше-Мордехая га-Леви Айзенштата, то он просто гаон, все от него в восторге, но из местных законоучителей никто не может прочитать захватывающую проповедь. Так почему бы вам не доставить нам удовольствие в честь праздника дарования Торы?

Когда раввинша услыхала от мужа, чего от него просят, ее щеки зажглись розоватым цветом радости и одновременно злости на то, что ее лентяй еще колеблется. Конечно же, он прочитает проповедь в большой каменной синагоге. Почему бы ему не прочитать ее? — напевно протянула она и продолжила: гродненский раввинский суд мог бы проявить благородство и пригласить его выступить в Городской синагоге так же, как он в Грайпеве оказывал честь, приглашая выступать гостивших в местечке раввинов, которые и в подметки ему не годились. И если гродненскому раввинскому суду это не пришло в голову, то старосты его новой синагоги оказались действительно достойными людьми, потому что им это в голову пришло. Это и для детей честь. Хорошо бы выглядела вся их семья, если бы обыватели даже не заметили, что грайпевский раввин поселился в Гродно!

Переле дожила до радости, которой так желала. На Швуэс утром она видела через занавеску женского отделения синагоги мужа и обоих сыновей стоящими у орн-койдеша и благословляющими евреев. Другие когены как будто нарочно бормотали благословение тихо, чтобы лучше было слышно, как благословляют евреев грайпевский раввин и его сыновья. Переле в женском отделении синагоги тоже оказывали большой почет. Вокруг стояли пожилые богатые дамы в широких шляпах с лентами или страусовыми перьями. Обывательницы средних лет и не такие богатые носили шляпы поменьше и пальто с глубокими карманами. Совсем молодые женщины были одеты в шляпки с украшениями и вуалями. Расфуфыренные богачки молились по изящным праздничным молитвенникам с блестящими коричневыми обложками с золотыми тиснеными буквами. Бедные женщины, головы и шеи которых были укутаны шалями, молились по большим молитвенникам, обтянутым черным полотном. Вверху страниц в этих молитвенниках шел текст по-древнееврейски, а внизу — в переводе на идиш. Переле молилась по маленькому молитвенничку, напечатанному в Иерусалиме, с деревянной обложкой с красивой резьбой, изображавшей пальмы и гробницу праматери Рахели в Вифлееме. Хотя она без перерыва, вздыхая, бормотала молитвы, она хорошо замечала, что все разглядывают ее одежду.

Какая-нибудь другая женщина в таком наряде вызвала бы издевательские ухмылки, но Переле ее одежда шла. Женщины в синагоге думали, что именно так и должна одеваться настоящая раввинша. Она была в старомодном темно-красном платье с длинными узкими рукавами, с утянутой талией и накладными карманчиками на бедрах. Это было турнюрное платье, которое давно уже вышло из моды. Из-под манжет рукавов были видны только пальцы, а из-под подола — только носки туфель на высоких каблуках. Шею она тоже закрыла воротничком из темно-серого меха. Поверх парика надела шляпку размером с птичку с поднятыми крылышками. Богачки вокруг нее сверкали нитками жемчуга на шеях, тяжелыми кольцами на пальцах, большими брошками. И все же Переле выглядела наряднее их, хотя на ней не было никаких украшений, кроме пары удлиненных золотых серег. Все знали, что грайпевская раввинша уже бабушка, но на ее плотных щеках не было еще и следа морщин. Из-за своего низкого роста и старомодной одежды она напоминала фарфоровую статуэтку или резную фигурку, выпрыгнувшую из деревянной табакерки. Однако Переле было достаточно раскрыть свои большие ясные глаза и наморщить высокий лоб, чтобы все сразу увидели, что эта маленькая раввинша и сама по себе умна. От нее веяло аристократизмом, родовитостью. Ее уши улавливали шушуканье женщин вокруг. Может быть, обывательницы специально разговаривали достаточно громко, чтобы она могла услышать.

— Ее отец был большим раввином, и муж тоже большой раввин. Видно, Шхина[217] покоится на нем, так он хорош. Ее сыновья тоже могли бы стать раввинами, но им больше нравится торговля. Вы же слыхали! Ее муж отказался от должности раввина, чтобы не быть вынужденным руководить другими людьми. Благословенная семья.

— Тут нечего и сравнивать! Она — и гродненская раввинша! Она сияет, как солнце, а та — просто развалина. С другой стороны, чему удивляться. Она ведь несчастная мать, потерявшая единственное дитя.

Переле поняла, что имеется в виду жена реб Мойше-Мордехая Айзенштата. В синагоге закончили молитву, и женщины стали проталкиваться к ней, чтобы поздравить с праздником.

— Завтра будут читать «Изкор», а после трапезы мы, если будет на то воля Божья, придем послушать вашего мужа. Весь город собирается прийти.

Раввинша поцеловала закрытый молитвенник и рассказала хозяйкам, что ее муж, дай ему Бог здоровья, не хотел читать проповеди. Потому-то он и сидел в маленьком местечке, а в конце концов и оттуда уехал. Все это для того, чтобы не надо было слишком часто выступать перед множеством людей. Но она убедила мужа, чтобы на этот раз он пошел навстречу гродненцам.