Синагога и улица - [85]

— Мой покойный муж никого на свете так сильно не уважал, как реб Аврома-Абу Зеликмана. Я бедная вдова и уже немолода. Тем не менее он готов жениться на мне. Главное, чтобы я была его достойна, чтобы я смогла надлежащим образом оценить его ученость и праведность, — говорила госпожа Раппопорт со все возрастающей любезностью, и онемевшая свояченица отступала все дальше к двери.

Купцы, с которых госпожа Раппопорт прежде требовала выплатить то, что они остались должны покойному мужу, и которым потом продавала полотняные мешки, вдруг разглядели, что у нее благородное лицо и высокие виски аристократки. Если бы она только хорошо одевалась, то можно было бы увидеть, что у нее тонкая и стройная фигура, как у девушки. Ее зубы еще блестят белизной. По каждому ее движению видно, что муж сдувал пылинки с того места, где она сидела. Так на что же ей сдался этот занюханный еврей-лавочник? Поскольку Басшева все еще торговала мешками, продавцы и покупатели при каждой встрече говорили ей, что она себя не ценит. На такую женщину в любое время найдутся охотники, серьезные люди, которые не просиживают попусту штаны, наживая геморрой. Торговка вразнос, которая в хорошие времена приносила Басшеве на дом молочные продукты и живых кур, прямо спросила ее: ведь говорят, что первая жена сбежала от него, едва живая; говорят, что разведенный раввин такой нелюдим, что может буквально убить человека своим молчанием, — так что же она к нему набивается? Из гордости и уважения к реб Аврому-Абе Басшева не желала даже отвечать на такое. Но, не будучи в силах выдержать это, она однажды спросила его: откуда у людей такая антипатия к нему?

— Чтобы нравиться людям, надо лебезить перед ними, ведя себя, как они. — Он остановился, засунув по своей привычке ладонь одной руки в рукав другой, немного помолчал и сразу же снова заговорил с глубокой убежденностью: — Именно поэтому нравиться людям не так уж важно для того, кто полагается на Бога. Кроме Владыки мира, он не ждет помощи ни от кого и никому не стремится понравиться, и уж само собой ни на кого не злится из-за того, что его не понимают.

От таких речей он еще больше вырос в глазах Басшевы. И одновременно в ней росло восхищение покойным мужем, который так хорошо понимал этого лавочника. Басшева пришла к выводу, что тот, кто поносит реб Аврома-Абу, поносит и ее мужа, сколько бы они ни расхваливали покойного. Однако, с другой стороны, если ее родной сын и ученик реб Аврома-Абы не понял его, то как она может требовать понимания от чужих простых людей? Будучи в гостях у сына, она должна была упрашивать его, чтобы он написал ребе о своей свадьбе и о том, что он изучает Тору пару часов каждый день. Гавриэл тосковал по всем, кроме ребе. Басшева видела, что реб Авром-Аба это знает, но тем не менее тянет со свадьбой до тех, пор, пока не придет ответ от ее детей, и избегает оставаться с ней наедине при закрытых дверях, потому что это против закона.

Сначала пришла телеграмма от дочери из Парижа, что она счастлива, что мама больше не будет одна. Потом пришло письмо из Латвии. Писал ее деверь Борух-Исер, что он и все его домашние буквально на седьмом небе от радости. После подписи Боруха-Исера следовало короткое и сухое примечание о том, что Гавриэл напишет отдельно, а потом — еще две строки, выглядящие загадкой: «Только теперь понимаю, как мудр был мой покойный брат Шлойме-Залман и как правильно он все предвидел и рассчитал».

«Гавриэл не написал, поскольку злится, что я собираюсь еще раз выйти замуж. Он еще мальчишка», — сказала себе мать и вместе с письмом отправилась к Зеликману. По дороге Басшева снова в который раз подумала: «Господи, как бежит время!» Она вернулась накануне Пурима, а теперь уже тамуз, но она все еще одинокая вдова. Люди на улице потели от жары и задыхались от пыли. Чем ближе к центру города, тем больше шума, толкотни, прохожих, телег. Солнце слепило глаза, раскаляло жестяные крыши, кирпичи стен и булыжник мостовой. Пыльный ветер швырнул Басшеве в лицо солому и сено с какого-то крестьянского воза, стоявшего на дровяном рынке. На нее напало нетерпение от мысли, что она снова тащится по тому же самому тротуару Завальной улицы, рядом с тем же рынком. Теперь она сохнет от жары и обливается потом. Но не успеет оглянуться, как на нее будут падать увядшие листья. Трава на могиле ее мужа на кладбище растет высокая и густая. Там не трогают кустов и деревьев и всегда царит глубокая святая тишина. Там никогда ничего не меняется, а она меняется постоянно. Сперва она сменила Вильну на Либаву, потом Либаву обратно на Вильну. В последнее время она постоянно меняет платья. Сегодня надела платье с нарисованными бабочками, порхающими среди больших цветов. Для женщины, собирающейся выйти замуж за раввина, это слишком кричащее платье. Хотя реб Авром-Аба не занимает раввинской должности, ей придется вести себя как раввинше. Подходят ли они друг другу? Может быть, правы ее истинные и мнимые друзья, говорящие, что она и разведенный раввин не пара?

Пока реб Авром-Аба долго и сосредоточенно читал письмо, Басшева молча стояла рядом, полная обиды на него за то, что он потребовал известить сына об их предстоящей женитьбе. Однако она сразу же одумалась и решила, что ее обида такая же детская, как и обида Гавриэла на нее.