Синагога и улица - [109]

Сора-Ривка посмотрела на молодых людей сначала удивленно, потом с любопытством и теплом и, наконец, растерянно. И тихо вышла из комнаты заседаний раввинского суда.

Братья Кенигсберг отвечали раввину на его дружеские расспросы об их домашних и торговых делах, но не находили в себе мужества сказать, ради чего пришли. Реб Мойше-Мордехай попытался помочь молодым людям: они наверняка пришли сказать, что не принимают участия в конфликте с гродненским раввинским судом. Так пусть они знают, что он и сам это понял, хотя причиной конфликта является их отец. Обрадованный тем, что раввин не возлагает ответственность на них, младший из братьев сказал, что он, как и его брат и сестра, вообще считает неправильным, что отец отказался от места городского раввина в Грайпеве.

— Наверное, ваш отец больше не хотел нести на себе ярмо ответственности за целую еврейскую общину, — стал оправдывать своего оппонента гродненский раввин.

— Да, отец больше не хотел оставаться в Грайпеве, — с тоской проворчал старший из братьев, и реб Мойше-Мордехай в то же мгновение подумал, что, скорее, это их мать больше не захотела оставаться в маленьком местечке.

Комната постепенно наполнялась молчанием. Полосы света бегали и играли на темно-коричневых кожаных корешках стоявших на полках святых книг. Большая муха с басовитым жужжанием билась в оконное стекло. Два брата взглядами давали понять друг другу, что надо уже начинать говорить, что они не могут больше отнимать время у раввина. Старший брат откашлялся и как будто прокукарекал, что они зашли спросить, не могут ли они что-нибудь сделать, чтобы уладить конфликт. Раввину не понравилось, что молодые люди притворяются дурачками. Поэтому он ответил резко, сказав, что они, конечно, могут сделать нечто большее, чем просто уладить конфликт. Они должны добиться от отца, чтобы он не требовал того, что ему не причитается ни по закону, ни по справедливости.

— Не отец, а синагогальные старосты ведут эту войну, — ответил младший из братьев.

Раввин нетерпеливо махнул рукой и отошел к окну:

— Не говорите мне этого. Вы же учились в ешивах. Вы знаете выражение: «Не мышь украла, а дыра украла!»[245]

Братья снова переглянулись. То, что раввин стоял у окна спиной к ним, как бы давало им понять, что разговор закончен и они могут идти. Наконец младший из братьев, Гедалья, набрался мужества и воскликнул, что, если их отца не примут в члены раввинского суда, конфликт еще больше разрастется. Реб Мойше-Мордехай ответил на это кивком головы, давая понять, что услышал их. И как только два брата вышли, он, взволнованный, вошел в спальню жены.

— Сначала его сыновья оправдывались, говорили, что не виноваты в этом конфликте. А потом начали угрожать, что если их отца не примут в члены раввинского суда, конфликт разрастется еще больше.

Сидя на краю кровати, Сора-Ривка услыхала шаги мужа и спешно запихнула под подушку фотографию дочери. Она не хотела причинять ему страдания тем, что не выпускает из рук карточку их Блимеле. Когда реб Мойше-Мордехай вошел, Сора-Ривка смотрела на стену напротив себя. Там висел большой портрет ее матери — женщины в тяжелом парике, с длинным лицом, угловатыми скулами и обиженной улыбкой плотно сомкнутых губ. Сора-Ривка вспомнила, что ее отец не захотел позировать для портрета. «Я что, Шивиси[246], Имя Господа, высеченное на каменных таблицах в синагоге, чтобы живущие постоянно видели меня перед глазами?» Он не захотел оставлять о себе памяти детям. Поэтому у матери, фотографировавшейся без отца, на губах такая обиженная улыбка.

Погруженный в свои мысли реб Мойше-Мордехай говорил сам себе вслух, что сыновья грайпевского раввина все-таки не такие наглецы, как старосты Каменной синагоги. Эти молодые люди долго молчали и заикались, прежде чем высказали то, что велел им отец, использующий заповедь «почитай отца своего».

— А откуда ты знаешь, что этого потребовал от них отец? Может быть, это их мать? Грайпевская раввинша рассчитывала, что, увидев ее сыновей, ты смягчишься, — потухшие глаза Соры-Ривки на минуту ожили.

В течение каких-то мгновений муж смотрел на нее вопросительно. Потом вспомнил, что Гемора учит нас, что хозяйка понимает в гостях больше, чем хозяин. Заложив руки за спину, он крутился по спальне и бормотал, обращаясь к себе самому, что фактически ему все равно, кто послал к нему этих молодых людей. Грайпевский раввин в Гродно чужак. У него нет здесь корней и никаких оснований считать свои требования справедливыми.

Сора-Ривка продолжала смотреть на увеличенную и отретушированную фотографию матери, как будто желая получить от нее ответ.

— Требования грайпевского раввина справедливы. В Гродно живут его дети, а евреи одной из синагог хотят, чтобы он был их законоучителем, — Сора-Ривка отвернулась от портрета матери и улыбнулась мужу. — Кроме того, ты не должен быть против, чтобы не сказали, что ты ему завидуешь, потому что его жена была твоей первой невестой и тебя до сих пор задевает то, что вы разошлись.

Испуганный и разгневанный реб Мойше-Мордехай воскликнул:

— Что ты болтаешь?!

Сора-Ривка рассмеялась каким-то тоскливым смешком. Ее лицо стало еще бледнее. Длинный костлявый подбородок подрагивал.