Синагога и улица - [102]

— Начальнику хора. На струнных орудиях. Псалом. Песнь…[234]

И слушатели, тесно сидевшие на скамьях, повторили эти слова со сладостью и сердечным надрывом в голосе. Голоса лились из глубины их сердец в яростной борьбе с отчаянием, как праотец Иаков боролся с ангелом в темноте на той стороне реки Ябок[235]. Деревья на улице рядом с Каменной синагогой составили свой собственный миньян и читали псалмы на своем языке шелестящими на ветру листьями. Этот шепот раскачиваемых ветром ветвей достигал берега Немана, где ветер и качающиеся, как волны, кроны деревьев твердили еще громче вместе с синагогой:

— Боже! Будь милостив к нам и благослови нас, освети нас лицом Твоим. Сэла[236].

Переле больше не ходила слушать проповеди мужа, но знала, что они имеют успех. Слушателей от субботы к субботе становится все больше. Только даяны и еще некоторые городские ученые не приходят его послушать. Она упрекала его. говоря, что в этом есть его вина. Он должен был нанести визит каждому из даянов. Тогда бы они приходили. Реб Ури-Цви отвечал, что даже доволен, что эти мудрецы не приходят. Для них он должен был бы излагать новые толкования Торы, а синагогальные старосты просят, чтобы он как раз говорил как можно проще о недельных разделах Торы с соответствующими отрывками из книг Пророков и с мидрашами. Раввинша смеялась над своим простаком, который уже три десятка лет как раввин, а все еще не знает, что, когда обыватели понимают всю проповедь от начала до конца, они не испытывают почтения к проповеднику, а когда простолюдины видят, что ученые не приходят послушать раввина, он вообще падает в их глазах. Люди глупы.

— Ты уже забыл, как твои слушатели смотрели в рот гродненскому раввину, чтобы увидеть, нравится ли ему твоя проповедь? А почему ты, кстати, еще не нанес визита этому раввину, который как раз пришел тебя послушать?

— Не знаю, — растерянно посмотрел он на нее. — Ведь ты и реб Мойше-Мордехай Айзенштат были когда-то женихом и невестой. Поэтому я чувствую, что должен держаться от него на расстоянии. Он тоже так себя ведет. Так мы оба ведем себя на протяжении всех этих лет, если нам приходится встречаться.

— Да какое отношение имеет к тебе, что он и я были женихом и невестой до того, как я с тобой познакомилась! — посмотрела Переле на мужа большими удивленными глазами. — Мало ли что случается в жизни. Из-за этого ты не должен наносить ему визит? К тому же он пребывает в трауре по дочери, и ты, конечно, должен зайти к нему.

Реб Ури-Цви понял, что его женушка снова права, и пообещал ей в субботу вечером после молитвы сразу же из синагоги зайти к городскому раввину. Переле, со своей стороны, решила пригласить к себе на исходе субботы жен даянов. Всю неделю она ходила от одной к другой, и все они пообещали быть. Они тоже хотели познакомиться поближе с раввиншей, добившейся от своего мужа, чтобы он оставил место.

В субботу вечером, когда реб Ури-Цви читал в Каменной синагоге проповедь по недельному разделу Торы и остановился на словах гафторы «Я, Я Сам — Утешитель ваш»[237], у него дома сидели жены гродненских даянов и отведывали предложенное им угощение. Переле приготовила торт с начинкой из черешни, посыпанный натертой лимонной цедрой, белый пышный лекех и сухие сахарные печенья. На столе стояли и несколько тарелок с фруктами, стеклянное блюдо с крупными грецкими орехами и фисташками. Хозяйка вытащила из печи гляк[238] и разлила по стаканам чай цвета светлого вина. Жена даяна из Волковысского переулка взяла в свой мужской кулак два жестких грецких ореха и одним нажимом расколола их, словно железными щипцами.

Это была ширококостная толстая бабища в простом платке на голове и с таким распаренным лицом, как будто только что вышла из миквы. Голос у нее был мужской. Разговаривая, она кричала: дай Бог, чтобы и ее мужу больше не надо было служить даяном в Гродно. Лучше быть дровосеком, чем общественным полотенцем, которым каждый вытирает руки, омыв их после уборной. Если даян выносит решение, что курица некошерная, хозяйка говорит ему, что у него сердце разбойника. Если же он выносит решение, что курица кошерная, ему не верит святоша-муж той же самой хозяйки и говорит, что даян тряпка и уступает бабам. После суда Торы еще не случалось, чтобы одна из сторон не ополчилась против даяна. Если он не слишком разговорчив с обывателями, его считают гордецом, если же он разговаривает с ними, про него говорят, что он баба. За даяном следят, не носит ли он новой шляпы, а за его женой — не покупает ли она слишком хороший кусок мяса на субботу. Тот, кто сделал религию своей работой, должен быть настоящим бедняком. Тогда его уважают. Можно сказать, остается позавидовать грайпевской раввинше, которая от всего этого уже избавилась.

— Не называйте меня так. Я уже больше не грайпевская раввинша, — сладко улыбнулась Переле, пододвигая женщинам тарелки с угощением.

— Я и мой муж не жалуемся на гродненских евреев, это очень приличные люди, — пропела жена даяна с Замковой улицы.

— Потому что ваш муж сюсюкает с каждым обывателем, и вы тоже общаетесь с каждой мадам, как с родной сестрой. При этом ваш муж имеет, помимо денежного содержания, еще и побочные заработки. Он постоянно проводит обряды бракосочетания в том зале торжеств, где проходят свадьбы богачей, а купцы приглашают его в качестве третейского судьи, — выпалила могучая жена даяна из Волковысского переулка и снова раздавила в кулаке пару грецких орехов.