Символ и ритуал - [13]

С этим опытом Тэрнер связывает дальнейший рост человечества и человека, развитие творческих возможностей, способность к вдохновению и. озарению. «То, что очевидно, — говорит он, — и что принадлежит здравому смыслу, следует рассматривать в свете проявившегося, манифестированного в том, что непроявимо и неманифестируемо (для чего, вероятно, не существует кода, но что может быть понято как множественность опыта, обнаруживающего пустоту всех кодов). Я, разумеется, не ратую за молчание-(стерильное или чреватое!), как не ратую и за прекращение научных поисков. лучшего понимания законов познания во всей их простоте и одновременна сложности. Я просто призываю больше внимания уделить свойствам процессов. Гегель не сказал последнего слова по этому вопросу, и процесс для человека, все еще развивающегося, является центральной проблемой — даже если прогресс, творческие идеи, новая, практика просачиваются с окраин и, исходят от слабых, маргиналов, лиминарнев и отверженных» [10, с. 32–33].

Если вдуматься в эти слова, если вспомнить то, что было сказано о свойствах ритуальных и — шире — социальных процессов, о структурах и антиструктурах, молчании и проявлении, то станет ясно, что Тэрнер беспрестанно думает, в сущности, об одном и том же: о расширении границ человеческого познания и человеческих возможностей, о способах освоения и принятия нового. Тот факт, что Тэрнер выбрал для размышления материал традициональных обществ, затруднил его задачу, зато сделал ее решение более убедительным. Социальная драма возникает тогда, когда в обществе накапливается множество раздражающих, т. е. непривычных, т. е. новых для традиционной культуры тенденций. Ритуал, лиминальность, коммунитас должны подготовить культуру к принятию, к освоению новых тенденций для введения их внутрь культуры, т. е. для расширения границ. Потому-то Тэрнер и призывает внимательно следить за тем, что происходит на окраинах: новое идет оттуда. «Лиминальное сегодня — завтра будет центральным. Учет негативных тенденций способствует осознанию наукой общих законов. Развивающиеся виды опрокидывают границы, и творческая мысль должна обитать именно на границах. Внутреннее пространство, так же как и внешнее (космическое), имеет границы, и они часто оказываются границами символических систем. Человек постоянно расширяет пределы выразимого посредством созерцания невыразимого. Молчание — не ответ, как могли бы предположить многие из наших настроенных против культуры друзей. Молчание — это наша проблема, а не наш ответ. Молчание, негативность, лиминальность, двусмысленность побуждают нас предпринять усилия для расширения нашего понимания» [10, с. 33].

Именно такими «усилиями для расширения нашего понимания» и следует признать труды Виктора Тэрнера.

Тэрнер — чрезвычайно привлекательная фигура в науке. Отсутствие даже тени навязчивости в изложении оригинальных идей, простота и скромность высказываний там, где ученый другого склада громогласно заявлял бы о своих глобальных открытиях, — все это способствовало установлению теплого отношения к Тэрнеру со стороны научных работников разных стран, однако следует признать, что это же самое невольно содействовало и некоторой недооценке его деятельности, вернее, не столько его деятельности, сколько самой фигуры ученого. Впрочем, Тэрнер никогда не искал широковещательной славы — такой, как например, у Маршалла Маклюэна, хотя при желании мог бы добиться ее с легкостью. Если же мы попытаемся бегло оценить вклад исследователя в науку, то увидим, что ему достаточно было бы просто зафиксировать свои полевые изыскания, чтобы стать заметным африканистом, что его способ описания культуры и социальной организации ндембу оказался новаторским в антропологии; ему достаточно было ввести только понятие социальной драмы, чтобы остаться в истории социологической науки; его работы в области ритуала, безусловно, обогатили религиоведение; тонкое понимание специфики фольклорных текстов и комментарии к ним должны были привлечь внимание фольклористов; наконец Тэрнер мог бы приобрести известность одними лишь критическими замечаниями — всегда меткими и сдержанными — в адрес своих коллег и предшественников.

В нашей отечественной литературе Тэрнер завоевал весьма сочувственное внимание[4]. Однако не вызывает сомнения тот факт, что у нас Тэрнер незаслуженно мало известен. И это тем более досадно, что в трудах английского ученого явственна перекличка с идеями советских фольклористов, литературоведов, философов. Такая перекличка тем более ценна, что сходные мысли были высказаны английским и советскими авторами в разное время и совершенно независимо друг от друга. Читая о лиминальной, фазе ритуала и о коммунитас, нельзя не вспомнить бахтинский анализ карнавальной культуры. Вникая в мысли Тэрнера о соотношении и семантике мифа и ритуала, об амбивалентности ритуально-мифологических образов, о природе и значении шутовства, вышучивания, пародии, читатель, конечно, заметит, что эта проблематика и ее освещение во многом понятны (а иногда даже заранее ясны) благодаря работам О. М. Фрейденберг. И, наконец, очевидно, что разработка темы «символ — миф — ритуал» (кстати, Тэрнер выступил инициатором издания ряда книг в серии под таким названием) созвучна тематике трудов А. Ф. Лосева — возьмем ли мы его недавнюю монографию «Проблема символа и реалистическое искусство» (М., 1976) или раннюю книгу «Диалектика мифа» (М., 1930). Во всех этих случаях очевидно, что речь идет не о внешних и случайных сходствах, а о глубинном родстве мыслей.