Симуляция - [68]

* * *

– Последний козырь.

– Что?

– Это называется "Последний козырь".

– Что?

– То, чем мы сейчас занимаемся.

– Звучит не слишком обнадеживающе.

– Когда ты совершаешь действие, ты рассчитываешь на какой-то результат. Обычно его можно предвидеть. Так делается любой ход в любой игре. Но если все ходы ведут к поражению, остается только одно – делать ходы с непредсказуемым результатом. Это дает шанс изменить ситуацию в корне. Не столько приблизить выигрыш, сколько начать другую игру. Своего рода китайская ничья. Или, вернее, казацкий штосс.

– Но все-таки, ты можешь мне объяснить, какого ляда мы делаем в этом поезде?

– Едем в Заресск.

Всякая хорошая идея на первый взляд кажется плохой. [38]

– Зачем?

– Выяснять происхождение твоего детского имени.

– Вира-майна, Чирок, неужели эта антропонимика нам чем-нибудь поможет?

– Слушай, Док, – Берндт оставался невозмутим, – не надо делать вид, что ты ничего не понимаешь.

– Я действительно не понимаю. Я чувствую, что это дело стоящее, но не понимаю, почему.

– Док, у кого ты научился программаторскому искусству?

– Я? У старшего брата, ты же знаешь.

– А он у кого?

– У дяди. А в чем дело?

– В чем дело? А дядя у кого?

– Чирок, куда ты клонишь? Все мои предки были ломщиками, насколько я знаю. В чем дело-то?

– В чем дело? Дело в том, что меня зовут Берндт. Не корчи из себя идиота. Док, твои предки были ломщиками задолго до того, как такое ремесло вообще появилось в этом грешном мире. Ты просто никогда не пытался связать факты вместе. Твои предки, Док, одни из самых древних ломщиков в мире. Из тех, кто создавал это ремесло, как жанр. Ты об этом не догадывался!?

– Чирок… Берндт… Да я знаю, что я ломщик по крови. Но что это нам дает?

– Ты не просто ломщик по крови. Ты потомок прародителей программаторского ремесла. Разве нет?

– Ну… Возможно. Но что мы ищем? Как оно нам поможет?

– Ладно, уговорил. На ближайшей станции пересядем на встречный и едем обратно.

– Э! А как же Заресск!? Нам же обязательно надо… – я рассмеялся, поняв шутку. Действительно, я прекрасно понимал, что поиски моих предков – это единственное, что может нас спасти. Не понимал только, каким образом, и откуда я это знаю.

* * *

Могила располагалась под самой монастырской стеной. Над ней возвышалась плита из серого гранита. Старое кладбище больше походило на парк. Тут и там среди зелени прогуливались бюргеры. Могила – единственное, что мы нашли. Две недели мы шерстили базы старых муниципальных записей, листали ветхие церковные книги, посещали дома, в которых могли жить мои предки, читали подшивки желтых газетных листов. Везде мы представлялись агентами геральдической палаты, которые разыскивают почтенных предков для некоего нувориша. Все было безрезультатно. Единственной находкой оказалась эта плита перед нами. Ее украшала надпись: "Римашкази из фамилии Питера. При жизни его струны творили чудеса. Лучшее из ремесла он забрал с собой в могилу". Мы одновременно вздохнули и сказали почти хором:

– Надо вскрывать.

* * *

Заресск впадал в запустение. Обойдя монастырскую ограду, мы нашли в ней три прорехи, судя по следам, составлявшие реальную конкуренцию главным воротам. Через одну из них мы и проникли под утро, неся с собой фонари, лопаты, мешки, веревки и другие приспособления, полезные в ремесле гробокопателя.

Фонари отбрасывали узкие конусы света. Лопаты вонзились в слежавшуюся за века землю. Сначала мы кидали землю вдвоем, потом пришлось спускаться в яму по очереди. Свет от фонарей теперь прикрывали кучи вынутой нами земли. Можно было работать спокойнее. Через полтора часа мы вскрыли истлевшие доски гроба. От Римашкази Петрова остался только мерцающий в неверном свете скелет. Белые пальцы сжимали молитвенник. Вдоль тела, как новобрачная на ложе жениха, лежала лютня в футляре. Угловатый футляр был точно таким же, как тот, что я оставил в номере гостиницы. Я бы даже сказал не "такой же", а "тот же самый", если бы не разрушения, причиненные временем и подземной влагой. Когда я бережно поднял его, из дыр посыпался прах. Мы уложили его вместе с молитвенником на пленку.

– Открывай! – прошептал Чирок.

Запихнутый в ящик, и ты уже там навсегда. Даже если учесть, что ты мертв, все равно неприятная мысль. Особенно если ты по-настоящему мертв. [4]

Я аккуратно тронул замки. Один отомкнулся, другой выпал вместе с куском дерева. Бархат, некогда нежно обнимавший деревянное тело, истлел без следа. Сама лютня была разрушена безнадежно и не больше походила на инструмент, чем останки моего пра-пра-прадеда на живого человека. Тем не менее, это была родная сестра лютни жрицы. Повернув гриф (дека от этого движения рассыпалась), я увидел под колками клеймо, изображающее Икара, летящего к Солнцу. Такое же, как на лютне ведуньи. Оба инструмента делал один мастер.

Я посмотрел в то место, где на другом футляре было нацарапано нечто, напоминающее нотную запись. На этом красовалась медная табличка с текстом, выгравированным тем же древним шрифтом, что и на надгробии. Текст гласил: "Докар, сынок! Это сокровище превыше всего сущего. Найди ту, что сможет вручить его тебе и отомкни престол фамильным ключом".