Симуляция - [70]

– Верно. Потому я так и боюсь с ним столкнуться. Но он ищет программатора, то есть мужчину. А мы – женщину.

– Думаешь, он не узнал про жрицу в Блоке?

– Не знаю. Поэтому я так и боюсь столкнуться.

В другой раз я спросил:

– Если бы там что-то было, агенты Герберта давно бы нашли, – к этому времени Чирок окончательно сконцентрировался на безумцах.

– Герберт не знал, что искать, а я знаю.

* * *

– Похоже, я ее нашел. Но это слишком опасно. Надо узнать, чем занимается Герберт.

– Как узнать?

– Расспросить знающего человека.

"Танец кобры" я видел второй раз в жизни. Неприятное зрелище, надо сказать. От него начинает мутить, несмотря на то, что танцуют не для тебя. Берндт танцевал его в чистенькой подворотне, в приличном квартале, перед молодым мужчиной в строгом костюме. Я попытался отвести взгляд, но это оказалось невозможно. Плавные движения рук завораживали. В одной из них была зажата дымящаяся сигарета – когда появился клиент, мы курили.

Памятный мне резкий жест (сигарета отлетела в сторону), и мужчина мягко осел, выронив чемоданчик. Мы подхватили его под руки и потащили к машине. Меня шатало, но не настолько сильно, чтобы обращать на это внимание. Машина была краденная, а клиент наш был одним из секретарей Герберта Иноэ. Выехав за город, мы вытащили клиента и поволокли в лес. Здесь, на берегу реки, у нас все было готово. Я помог Берндту привязать парня к дереву. Он уже начал приходить в себя.

– Пойди, отгони машину метров на триста и возвращайся, – сказал Берндт мне, – А я его пока расспрошу.

Уходя, я оглянулся. Он делал секретарю укол. Криков я не слышал.

- Говорят, ваш сын устроился на работу?- Ага, забойщиком скота.- Hу и как, нравится?- Еще бы! Он же с детства любил со зверушками возиться… [11]

Когда я вернулся, клиент уже был мертв. Его тело Чирок успел завернуть в пленку.

– Узнал? – спросил я.

– Да. Все нормально. Герберт в этом направлении пока не работает.

Мне почему-то стало легче от сознания, что этот незнакомый мне парень умер не вполне напрасно.

Мы положили тело в стальную бочку, засыпали его цементом с камнями, закрыли и скатили бочку в воду. По дороге к машине меня вырвало. Давно я не чувствовал себя так мерзко. Но, в конце концов, мы всего лишь защищали себя.

* * *

Она была признанной сумасшедшей, и звали ее Линда Лу.

Берндт посетил психиатрическую лечебницу, представившись журналистом. Там ему удалось полистать ее историю болезни. При его памяти и технике чтения это равносильно ксерокопии.

Во всеоружье полученной инфы, он с ней познакомился в скверике, где она по предписанию психиатра гуляла по утрам, чтобы набрать необходимую живому существу ежедневную дозу солнечного света. Психиатра больше всего волновал риск депрессии. Берндт пересказывал мне итоги их встреч. Все было очень мило за исключением одного – стоило коснуться любой темы, мало-мальски близкой к музыке, как Линда замыкалась в себе и начинала заметно нервничать. Давить в этом направлении было просто опасно, так подсказывала Берндту интуиция. А интуиции у него хватало.

– Короче, Док. Придется тебе с ней поработать.

Не было заботы. Мастерство мое без практики медленно, но верно приходило в упадок. С Чарли, по крайней мере, все было ясно. Здесь же я вступал в темный лес, который не смогли разгрести дипломированные психиатры. Берндт меня утешал:

– Я знаю, что с ней сделали, тебе это поможет. Картина восстановлена процентов на девяносто. Сначала она потеряла всю свою семью. Как – неизвестно. Но не похоже, чтобы она при этом необратимо пострадала психологически. Потом она попала в ту самую школу. Это было достаточно варварское заведение, новые компрачикосы. Там девочек-сирот вроде нее учили петь, воспроизводя неслыханно высокие ноты с немыслимой точностью. Насколько я могу судить, при этом использовалось некое устройство, которое отвечало на ошибку электрическим разрядом. Плюс какие-то психотропные препараты. Тех, кто мог петь достаточно высоко и чисто, начинали обучать ведовским нотам. Но требования постоянно и быстро ужесточались. Линда Лу сошла с круга, не закончив обучения – нервный срыв. Ее продали в бордель. Насколько я могу судить, это участь восьми курсисток из десяти. Но к работе в борделе она оказалась непригодна – слишком сильно у ней сорвало крышу. Ее выбросили на улицу. С этого момента мы знаем ее историю достоверно. В возрасте приблизительно тринадцати лет она попала в психушку из полицейского отстойника и провела в ней следующие пятнадцать лет. Ей вправили мозги настолько, что она смогла прямо в клинике получить начальное образование. В конце концов, ее сочли достаточно социально адаптированной, чтобы выписать и трудоустроить на картонажной фабрике.

– И как же она живет?

– Тихо и размеренно. На колесах. Трижды она уходила в запой и начинала искать приключения. Находила. Каждый раз полиция ее идентифицировала по наколотому при выписке из дурдома штрихкоду. Каждый раз наше гуманное общество лечило это несчастное создание от свежеприобретенных переломов, сотрясений и венерических заболеваний. Ей снова подправляли мозги и снова ставили к станку.

– Чирок, что за дела! Берндт! Ты что, всерьез полагаешь, что я смогу разгрести всю эту помойку!? Пятнадцать лет промывания мозгов в психушке, этот, блин, нервный срыв и плюс еще три загула, в которых с ней не пойми кто, не пойми что творил! Да это не человек, а пепелище! Руины с декоративным фасадом на подпорках. Его только подкрашивают время от времени. Если я и разберу это все, там, знаешь что, откроется? Выжженная земля, и ничего больше!