Симпл предъявляет счет - [8]

— Если вам хочется отругать меня, сделайте это, пожалуйста, но так, чтобы мне было понятно.

— Вы — расовый изоляционист, националист, черный шовинист.

— Из всего этого верно лишь то, что я черный, — сказал Симпл. — И так как я черный, то сейчас у меня на уме Египет.

— Египет? — спросил я. — Почему Египет?

— Потому что люди там тоже черные. Взгляните на Насера.

— Судя по его портретам, я безусловно мог бы принять его за цветного.

— К югу от Вашингтона он бы ни'за что не сошел за белого, — сказал Симпл. — Знаете, сегодня я искал в географическом атласе карту Африки, чтобы посмотреть, где находится Египет; куда же, по-вашему, составители поместили карту Африки?

— Куда?

— В самый конец атласа, на самое последнее место. Как вы думаете, отчего белые помещают все, относящееся к черным, на последнем месте?

Это лишь доказывает, что не так уж далеки от истины старинные стишки:

Коли ты белый, ты всегда прав,

Коли ты желтый, мягок твой нрав,

Коль ты коричневый, стой позади.

Ну а коль черный, совсем отходи.

Много верного в этих старинных стишках. Но, бог мой, когда я теперь слушаю по радио последние известия, мне все кажется, что наши белые хозяева приходят в бешенство не только из-за Алабамы и Миссисипи, из-за Египта, из-за Индии, из-за Африки; белые думают, что стоит лишь увеличить число ставок, как их шансы возрастут и они сразу начнут выигрывать.

Если белые не перестанут волноваться за судьбу цветных на всем земном шаре — от Гарлема и Южной Каролины до Суэцкого канала, — то все больше и больше белых людей начнут сходить с ума и о чем-то сами с собой разговаривать прямо на улице. Будь я Насером, я бы даже и спорить не стал с белыми. Мне вспоминается такой случай: однажды на Юге какой-то расист спросил меня: «Может, по-твоему, негр загореть?»

Я ответил: «Кожа есть кожа. И ее пока что с меня не содрали». Но он не унимался и снова спросил меня: «А покраснеть негр может?»

На это я ничего не ответил. Тогда он повторил: «Я спрашиваю, может негр покраснеть?»

Я сказал: «А белый человек может помолчать?»

Он разинул рот от изумления. А я повторил: «Я спрашиваю, белый человек помолчать может?»

Лицо у этого старого расиста, знаете ли, так и залилось краской; выходит, он сам покраснел, то есть сделал то, о чем спрашивал у меня. А ведь я всего-навсего спросил, может ли он помолчать. Цвет моей кожи — вот что все время было у него на уме.

Лицо и раса

— Легко сваливать все свои неудачи на расистов и ныть, что тебе не дают заниматься то тем, то этим лишь потому, что ты цветной, — сказал я. — А по-моему, дружище, постоянно жаловаться на расистов — это уже просто становится дурной привычкой.

— Я все время говорю о расизме, потому что постоянно сталкиваюсь с ним лицом к лицу, — сказал Симпл. — Утром, когда бреюсь, я смотрю в зеркало — и кого же там вижу? Себя! самого, цветного. Иду на работу — и чье отражение я замечаю в зрачках у босса? Опять-таки свое. Прошу повысить меня в должности — и получаю отказ. Почему? Потому что профсоюз не согласен, чтобы цветным давали квалифицированную работу. Вот я и продолжаю выметать сор из-под станков, вместо того чтобы работать на одном из них. И с заработком то же самое. Когда мне предстоит голосовать, первое, над чем я задумываюсь, — это как относятся кандидаты к расовой проблеме, иначе говоря, я — имею в виду опять себя. Из всего, что эти политиканы обещают, меня интересует только то, что относится ко мне. Правда, сулят они немного, а делают и того меньше. Допустим, мне хочется переехать в нижнюю часть города, поближе к месту работы. Могу я это сделать? Ведь в этом районе Нью-Йорка никто цветному квартиры не сдаст. Кому же приходится возвращаться ни с чем в Гарлем? Опять-таки мне. Я бы хотел, чтобы меня произвели на свет в отдельной уютной больничной палате. Возможно ли это? Неграм отдельных палат не предоставляют. Я бы не прочь, чтоб меня похоронили на красивом кладбище с подстриженным газоном. И что же? «В этой обители вечного упокоения для белых мы не продаем никаких участков неграм. Поищите себе местечко на том берегу в Джерси-флэтс, на болотистых участках». С первого и до последнего дня моей жизни я то и дело лицом к лицу сталкиваюсь с расизмом.

— Ну хорошо, допустим, все это так, но разве доктор Банч не сталкивался лицом к лицу с расизмом? А Джозефина Бэйкер? А Адам Пауэлл? А Джо Луис? Джо Луис, хоть он и негр, побил сильнейших боксеров мира. Адам Пауэлл, хоть и негр, попал в конгресс. Негритянка Джозефина Бэйкер демонстрировала свои танцы во всех странах Мира. Ралф Банч получил пост в Организации Объединенных Наций. А ведь они тоже могли бы преспокойно торчать у стойки в пивном баре да скулить без конца про расизм!

— Видите ли, у меня не такая фигура, как у Джо, — я легковес. И я не умею танцевать, как Джозефина, — у меня слишком велики ноги. Я не обладаю способностью орать, как Адам Пауэлл, или встряхивать шевелюрой, словно львиной гривой, потому что у меня не так уж много волос и передо мной не стоит микрофон. Ралф Банч — человек находчивый, ум у него здравый, а образование высшее. А я ведь не так находчив, да и высшее образование мне и не снилось. Но когда я работаю — а я это делаю все время, — то полы под станками, изготовляющими для всего мира товары с маркой «США», всегда блещут чистотой. Я тоже частица этих самых «США», Но я — та частица, которая находится внизу, я подметаю сор. Почему же все-таки мне никак не удается отделаться от половой щетки и тоже стать к станку?