Сим победиши - [2]

— Потому что не раскаялись в своей гордыне, — говорит он наконец.

— Но ведь Константин тоже был провидцем. Господь послал ему знак, и он знал, что победит. «И этим победишь!», да? — Кассандра взглянула на мастера, но тот не ответил; он водил пальцами по губам, сощурившись от ярких полуденных лучей.

Раздался бой колоколов, и Кассандра поняла, что надо накрывать на стол.

— «Сим Победиши», — фыркнул Филиппино, поднимая глаза на Сандро. — В том-то и дело, что Господь послал знамение Константину, а не наоборот. Константин не кричал в Небеса, что ведает, а принимал дары Божьи — с благодарностью. Понимаешь? — Филиппино щёлкнул её по носу. — И мы все можем ведать будущее. Надо лишь слушать Господа. Внимательно.

Сим Победиши. Кассандре нравится, как это звучит.

VI. Ниобея

Она видит, как к ней бегут её драгоценные дети: босые, в копоти и дорожной грязи, но живые, Небеса, живые! Она обнимает их, своих славных мальчиков и девочек, обеими руками.

И позволяет себе заплакать.

VII. Афродита

Оказывается, за неземную прелесть хорошо платят. В Венеции почитают куртизанок со светлыми локонами, поэтому бедные девушки вымачивают их в птичьем помёте и прочих гадостях. Афродите повезло: её волосы сияют золотом с рождения, пахнут мёдом и заморскими пряностями.

Каждый вечер, перед сном, она расчёсывает свои длинные пряди, ведя по ним гребнем с рубинами. К ней заходят разные люди: купцы, синьоры, кондотьеры и даже епископы. В Венеции ночами гуляют сырые, солёные сквозняки, норовят унести в маслянистые каналы плащи и шапероны, поэтому мужчины ищут кого-то, с кем можно скоротать холодные сумерки, сделав их теплее. Афродита не против, но она устала. В конце концов, она сама обрекла себя на эту часть.

— Я согласна, — сказала она, гордо вскинув голову. — Согласна! Но при одном условии! Моя красота будет вечной и блистательной — до самой смерти.

Изнеможение приходит в сорок с небольшим. Прошла уже четверть века, а она всё ещё очаровательная, всё ещё источает сладкий запах роз. К ней приходят воины и трусы, развратники и святоши, мужчины и зелёные юнцы, но никто её не любит. В душе пусто, будто бы кто-то прожёг её насквозь горячей кочергой и оставил рану неумело срастаться. Другая куртизанка, Лизетта, говорила, что для любви нужно время: она держала у груди портрет какого-то Оливеротто, хвалила его направо и налево, а когда его задушили гарротой, постриглась в монахини и ушла из борделя. Это, наверное, любовь, для которой нужно время — хотя Оливеротто вряд ли вспоминал свою дорогую шлюшку с глазами, как жемчужины, когда ему сдавливали шею. Но что делать, если время не властно над тобой? Афродиту, которую тут все называют Анжелой, могут только хотеть.

Она не знает, к кому обратиться, и один раз, от отчаяния и безысходности, просит у Фиаметты распятие. Она глядит на него, потом шепчет:

— Я хочу попросить тебя о чём-то… Я хочу… Хочу стареть. Я хочу, чтобы кто-то дорожил мной. Чтобы кто-то любил, — тут Афродита медлит. — Пожалуйста…

Распятие, конечно, не отвечает. Свечи насмешливо перемигиваются, источая запах воска. Пора ко сну. Афродита встаёт с колен, расправляет платье и садится перед зеркалом, расчёсывается.

Она приводит в порядок золотистые волосы, отнимает руку и… роняет гребень на столик. Меж зубьев вьётся седой волос.

VIII. Прометей

Полдни здесь обычно шумные, но сегодня стоит гробовая тишина. Ни криков торговцев, ни брани мытарей — только жгучее марево, купающееся в поднятой пыли, и шелест хламид мирных жителей. Мирных ли? Женщины тянут руки сквозь решётки, всхлипывают дети, надрывая свои звонкие голоса. Но весь этот тихий гул кажется пустынным молчанием. Прометей ощущает себя обманутым — наполовину. Кто-то оттесняет его в сторону, толкая плечом.

Наконец, прокуратор изрекает:

— Се, человек!

И тогда толпа ревёт.

IX. Геба

Раньше у неё были тончайшие шелка, сотканные из перистых облаков, из лоз сладчайшего винограда — ткани казались невесомыми. Геба вертелась перед зеркалом, ощущая, как одежды ласкают её нежную кожу, и хотя платья иногда обагрялись вином, которое она подавала Громовержцу, пятна сходили по мановению руки августейшей матушки.

Теперь Геба чувствует, как её плечи обнимает грубая холща, и пятна с неё не сходят так просто — их приходится выстирывать до того, что ладони покрываются мазолями. У реки поутру много народу, они толпятся, эти полногрудые барышни, перекидываясь лоскутками песен, и погружают пожелтевшие фартучки в воду. У Гебы полно дел в таверне, к тому же Аннет и Арно носятся вокруг дома, и в их сабо хлюпает апрельская грязь, поэтому она посылает на берег служанку Марлу.

Содержать постоялый двор сложно, особенно сейчас, когда народ хлынул к гостиницам, ища пристанища перед началом праздников в честь свадьбы дофина и флорентийской купчихи. Геба работает в разы больше, чем на Олимпе, но чувствует себя свободной и молодой, хотя седина уже пробилась меж её медовых прядок, а у бёдер появились длинные линии растяжек. Аннет и Арно она родила ещё на Олимпе, но недавно на свет появилась Одетт и её мёртвый брат — тело давало знать о том, что она уже немолода. Геркулес, прозванный тут Эркюлем, тоже работает, засучив рукава своей взмокшей рубашки, и смеётся с ней по вечерам — искренне.