Сильвия и Бруно - [2]
В результате при написании «Сильвии и Бруно» я постарался — не знаю, насколько успешно, — изобрести другой, непохожий путь; хорош он или плох, но это лучшее из того, что мне удалось.
ГЛАВА I
Меньше хлеба! Больше пошлин!
…И вот все эти люди завопили вновь, а один, возбуждённый больше остальных, запустил свою шляпу высоко в воздух и выкрикнул, если я правильно понял, ещё вот что:
— Кто это орёт за Под-Правителя?
Да все орали, но за Под-Правителя или за кого-то другого, разобрать было мудрено; некоторые выкрикивали: «Хлеба!», другие: «Пошлин!» — и никто, казалось, не знал точно, чего же все они на самом деле хотят.
Это буйное скопище я увидел из столовой губернаторского дворца, выглянув в раскрытое окно через плечо Лорда-Канцлера, который вскочил на ноги тотчас, как послышались первые крики, словно бы он уже ждал их, и бросился к тому окну, из которого открывался наилучший обзор рыночной площади.
— Что же это может значить, а? — то и дело вопрошал он, пока, сцепив руки за спиной, в развевающейся мантии скорым шагом мерил комнату. — Таких громких криков я ещё не слыхивал — тем более в этом часу утра! Да ещё с подобным единодушием! Вот вы — не находите это весьма необыкновенным?
Я сдержанно высказал своё мнение — мол, люди выкрикивают разные требования; но Канцлер только руками на меня замахал.
— Разные? Да они кричат одни и те же слова! — выпалил он, после чего, основательно высунувшись из окна, прошептал мужчине, стоявшему прямо под ним: — Пусть они собьются потеснее. Правитель вот-вот войдёт сюда. Дайте им знак начать движение строем.
Его слова явно не предназначались для моих ушей, но я невольно подслушал, ведь мой подбородок почти что уткнулся в канцлерово плечо.
Забавен был вид этого «движения строем»: беспорядочная процессия мужчин, марширующих по-двое, начиналась у другого конца рыночной площади и необычным, зигзагообразным манером приближалась ко дворцу, нелепо лавируя из стороны в сторону подобно паруснику, прокладывающему себе путь против неблагоприятного ветра — так что голова процессии была зачастую дальше от нас в конце одного галса, чем когда она завершала предыдущий.
Было, однако, очевидно, что это делалось по команде, ибо я заметил, что все глаза были устремлены на человека, стоящего под нашим окном — того самого, которому Канцлер непрерывно что-то нашёптывал. Этот человек держал в одной руке свою шляпу, а в другой — маленький зелёный флажок, и когда он взмахивал флажком, процессия продвигалась поближе, когда он опускал флажок, люди как-то бочком-бочком отодвигались; когда же он взмахивал своей шляпой, то все они испускали истошные вопли: «Ура! Не-ет! Консти! Туцья! Меньше! Хлеба! Больше! Пошлин!»
— Довольно, довольно, — прошептал Канцлер. — Пусть чуть-чуть подождут, пока я не скажу тебе. Его ещё нет.
Но в этот момент огромные раздвижные двери комнаты рывком растворились, и он, обернувшись, виновато рванулся встретить Его Высокопревосходительство. Однако это был всего лишь Бруно, и Канцлер, округлив уста, облегчённо выдохнул.
— Доброе утро, — сказал малыш, обращаясь, в своей обычной манере, одновременно и к Канцлеру, и к прислуге. — Кто-нибудь видел Сильвию? Я ищу Сильвию.
— Она, я полагаю, у Правителя, вшсчство! — ответил Канцлер с низким поклоном. Довольно неуместно, подумал я, применять подобный титул (а ведь вы и без моего пояснения отлично поняли, что он означал просто «Ваше Королевское Высочество», сжатый до одного слога) к мальчугану-крохе, чей отец являлся всего-навсего Правителем Запределья; однако можно подыскать оправдание человеку, который провёл несколько лет при дворе Сказочной страны, где и овладел почти невозможным искусством произнесения одиннадцати слогов как одного-единственного.
Но Бруно не за поклонами сюда пришёл; он выбежал из комнаты ещё до того, как выдающееся исполнение непроизносимого монослога было с триумфом завершено.
А сразу же после этого издали долетел отчётливый возглас:
— Слово Канцлеру!
— Конечно, друзья мои! — отозвался тот с необычайной готовностью.
— Хотим слышать Канцлера!
Здесь один из слуг, до сего момента занятый приготовлением подозрительно выглядевшей смеси из яиц и шерри, почтительно предложил её на большом серебряном подносе. Канцлер надменно принял, вдумчиво выпил, благосклонно улыбнулся счастливому слуге, ставя пустой стакан назад, и начал. Насколько мне помнится, сказал он вот что.
— Гм! Гм! Гм! Потерпевшие друзья, или, вернее, друзья-терпеливцы… («Зачем вы зовёте их терпеливцами?» — прошептал человек под окном. «Вовсе я не зову на них полиции», — ответил Канцлер.) Верьте мне, я всегда сочу… («Верно, верно!» — ревела толпа, да так громко, что совершенно заглушала тонкий писклявый голосок говорившего.) Я всегда сочу… — повторил он. («Оставьте же вашу слащавую улыбку! — прошипел человек под окном. — Вид, как у идиота!» А над рыночной площадью всё рокотало раскатами грома: «Верно, верно!») — Я всегда сочувствую! — закричал Канцлер, улучив момент тишины. — Но кто ваш истинный друг — так это Под-Правитель. День и ночь он печётся о вашей неправоте… я хотел сказать, о ваших правах… то бишь, о том, что вы не правы… нет… я имел в виду, что вы лишены прав. («Лучше уж молчите, — прорычал человек под окном. — Вы всё испортите!»)
