Силой и властью - [50]

— А меня — Адалан.

— Я знаю, — Кайле развязала ленту, отряхнула растрепанную косу от снега и начала переплетать. Русые пряди, прямые и тяжелые, как крученые шелковые нити для шитья, быстро заскользили между пальцами. — Мой учитель зовет тебя чудовищем и смеется, а еще золотом, говорит, приемный отец-даахи так назвал.

— Путает твой учитель! — Адалан снова засмеялся. Все-таки с этой Кайле было удивительно весело. — Лаан — золото, а меня зовут Лаан-ши, очень маленькое такое золотце, а на самом деле всего-то одуванчик. И назвал меня так не отец, а брат.

— А то, что тебя воспитали даахи, — правда?

— Правда.

— Ой!..

Кайле запнулась, и Адалану показалось, что в рыжих ее глазах промелькнул страх. Впрочем, и понятно: к Белокрылому, да и вообще к любому хранителю не только дети, но и взрослые, даже маги ордена относились с опасением. Он этого не понимал, но привык и уже не спрашивал: так задумано Творящими — и все.

— А где твои настоящие родители? — спросила она и смутилась еще больше.

— Не помню. Да не мнись ты! Это давно было, я, правда, ничего не помню. Лучше расскажи, а твой учитель — он кто?

— Магистр Датрис.

— Датрис-смотритель?!

Вот уж с кем бы он ни за что не хотел связываться — так это с магистром Датрисом! Адалан искренне считал его самым неприятным обитателем замка, сравнимым разве что с предводителем крылатых, и чувства эти, наверное, скрыть не сумел — Кайле опять рассмеялась.

— Что, испугался, златокудрый?!

— Да уж… зловредный упырь твой учитель, — то, что смотритель ему не нравится, Адалан даже скрывать не стал. — Как ты с ним ладишь?

— Хорошо мы ладим, даже очень. Год назад, когда только приехала, мне было девять, и верховный магистр сказал, что мала, брать не хотел. А учитель сразу: я, мол, возьму, мне такие нравятся, северяне — самые упорные, всегда своего добиваются. И взял.

Кайле перевязала косу лентой, отбросила за спину и посмотрела на Адалана по-другому, тепло, даже немного похоже на то, как смотрела мама Хафиса.

— Магистр Датрис насмешник, конечно, и спуску никогда не даст, но на самом деле надежный. Как мой батюшка, тот тоже если что — и поперек спины вожжами вытянет, или смоленой веревкой, так то за дело, чтобы слушались. Но чужому обидеть не позволит никогда, недаром чужие паруса Птичьи Скалы обходят дальним курсом.

— А где они, Птичьи Скалы твои? Ласатр, да?

Кайле кивнула и тихонько запела:

— Там, на краю необъятной суши

Грозные скалы шагают в море,

Рушатся волны клочьями пены,

Ветры поют холодные песни.

Там, где зимой не бывает солнца,

Звезды и месяц звенят морозом,

Братья-споло́хи гуляют в небе,

Стонут от стужи вечные камни.

Там, где весной расцветает тундра,

Рыжее солнце кругами пляшет,

Синее небо темно от крыльев,

Щедрое море вскипает рыбой,

Там наше небо и наше море,

Там наши скалы и наши гнезда,

Там наши дети и наши кости,

Там наше место, моя гагара.

Голос у девчонки был слабенький, простой, если отойти за рощицу, такой едва ли расслышишь, но пела она так вдохновенно, что Адалан невольно заслушался. Взгляд ее устремился вдаль, и на лице засветилась грустная мечтательная улыбка.

— Песня перелетных птиц, — пояснила она, когда закончила, — этой песней у нас встречают весенние стаи. Но я не очень хорошо пою, я хорошо рисую: если нарисую птицу на борту ладьи — она обязательно вернется к родному берегу… о! А что там, смотри!

Под кустом ночной невесты в снегу темнел мятый кусок пергамента, а рядом ярко и остро, как настоящий ограненный алмаз, сиял кристалл вечного льда — Адалан не заметил, как выронил его во время возни в сугробе. И сейчас не сразу сообразил, что такое перед ним. Пока он думал, Кайле уже решила подобрать находку и протянула руку.

— Не трогай! — приказал он, но поздно.

— Айй! — девчонка с криком отдернула пальцы, из глаз брызнули слезы.

— Покажи! — Адалан, перепуганный куда сильнее, чем перед испытаниями, схватил ее за плечи, развернул к себе, — покажи, ну!

Она раскрыла ладонь. Ожог казался не таким большим, как он боялся, но сильным и глубоким: кожа на двух пальцах побелела и вымерзла, а край ладони на глазах наливался красной опухолью. Он подул на ожог, потом заглянул в глаза:

— Прости, Кайле… я такой разиня, прости… Это вечный лед, тебе нельзя его трогать. Мне магистр Дайран дал, велел растопить… он в кармане был, завернутый, но, наверное, выпал, а я должен был лучше смотреть… Прости!

— Вечный лед?.. — она несколько раз шмыгнула носом, вытерла щеки здоровой рукой и вдруг снова улыбнулась. — Да ладно! Что, думаешь, я никогда пальцы не обмораживала? Пройдет.

Он подобрал пергамент, потом кристалл, завернул и снова сунул глубоко на дно кармана в складках плаща.

— Знаешь что? А давай я тебя к Ваджре отведу? Он хороший целитель, правда. Он тебе руку полечит. Пойдем.

— Пойдем, я знаю Ваджру. И Доду, его приятеля, знаю: летом мы вместе ягоды собирали, вишню и ночную невесту, вот тут как раз.

Пока шли к западному крылу замка, Кайле все косилась то на карман, куда Адалан спрятал вечный лед, то на него самого, и, наконец, спросила:

— А как же ты все-таки хочешь его растопить? Вечный лед не тает ни в печи, ни даже в кузнечном горне, не зря же его зовут вечным.