Сильные мести не жаждут - [170]

Уже близился рассвет, когда Капитан перевернул последнюю страницу, устало прищурил глаза и снял очки.

— Вы что-нибудь понимаете? — деликатно подал голос Павловский.

— Разумеется, — бросил Капитан.

И высказал свое мнение о прочитанном. Их Штурман никогда не отступал перед трудностями, прикрывал товарищей, и вот теперь он считает, что трагедия в ночном небе за Дунаем произошла по его вине. Это он так считает, хотя, конечно, все было не так. Смертельно раненный Рукавишников, чуя свой конец, приказал всем прыгать с парашютами, покинуть пылающий бомбардировщик. Штурману был дан приказ, он его выполнил… Но произошло чудо — самолет еще летел, у него еще была какая-то сила, и Рукавишников все же сумел посадить машину на землю. Дальше… ну, дальше все, как пишет Штурман: фашисты окружили бомбардировщик, вытащили умирающего советского пилота, начали его допрашивать, он не выдержал и умер. Когда Штурман узнал обо всем этом из уст фашиста Бухмаера, для него это было как удар грома. Долгие годы он носил в себе незаживающую рану, думал о своей «вине». Со временем как будто успокоился, весь отдался работе, заводским Делам. Но неожиданно к нему пришла сестра погибшего Друга. Представляете? Сестра — как живая память, как укор совести. Нестерпимая боль и нестерпимое самобичевание. Вот тогда и появилось решение: написать исповедь…

— И напомнить людям о тех героях, которые и сегодня живут с нами, не умерли на войне, хотя и были убиты фашистами, — дополнил рассказ Капитана Павловский. — Я прощаю вашего Штурмана. Он открыл мне нового героя — майора Рукавишникова.

— Ему нечего прощать! — твердо заявил Капитан и поднялся из-за стола. Сержант последовал его примеру.

Сержант тяжелым взглядом окинул худощавого журналиста, наклонился над краном, открыл его, напился воды и вышел из кухни.

Неожиданно в ночной тишине раздался телефонный звонок. Павловский бросился в кабинет, схватил трубку и тут же протянул ее Капитану:

— Вас.

Капитан сразу узнал голос зятя-кибернетика, взволнованный, по-мальчишески звонкий.

— Передайте моя извинения товарищу Павловскому, — сказал усталым голосом Сергей. — Но я знал, что застану вас у него.

— Что вы хотите мне сообщить?

— Я хочу вам сказать, что все совсем не так… Все много сложнее… И Роман Васильевич… ваш Штурман, должен вернуться в свой дом. Мы не держим на него зла… Я многое понял сегодня, товарищ Капитан.

— А может, вы возвратитесь, товарищ кибернетик? К своему Штурману!

Трубка замерла, и сразу из ее далекой, трескучей тишины раздалось:

— Спасибо, товарищ Капитан. Я вас понял, товарищ Капитан.

Труш положил трубку. В тесном коридоре его ждал Сержант. Дверь была приоткрыта.

— Будьте здоровы, Павловский, — протянул руку хозяину капитан Труш. — Я уверен, что вы напишете большую книгу про нашего Штурмана. И тогда люди смогут оценить его подвиг.

Тихо закрылась дверь. Капитан и Сержант, не вызывая лифта, спустились вниз, вышли на предрассветную сумеречную улицу и неторопливо зашагали в сторону Ботанического сада.

«ТЕПЕРЬ ТЫ НАШ, СТАЛИНГРАДЕЦ!»

Рассказ фронтовика

20 января 1943 года я был назначен заместителем командира батальона танковой бригады, которой командовал полковник Невжинский. Немецко-фашистские войска под Сталинградом были уже окружены, но все еще отчаянно огрызались, надеясь на то, что генерал-фельдмаршал Манштейн, командовавший в ту пору группой армий «Дон», выполнит приказ Гитлера и деблокирует оказавшуюся в котле 6-ю армию. Хотя кольцо окружения было довольно крепким и надежным, тем не менее опасность прорыва танковых сил врага к окруженной армии Паулюса существовала. Как в самом Сталинграде, так и на ряде других участков внешнего кольца окружения продолжались ожесточенные бои, в том числе танковые.

Штаб танковой бригады располагался тогда на хуторе, неподалеку от Сталинграда, куда, получив приказ о новом назначении, я прибыл из-за Волги. Не успел толком оглядеться, как меня вызвал полковник Невжинский. Долго рассматривал мои документы и, как мне показалось, с некоторым сомнением разглядывал меня самого. Возвращая мое служебное удостоверение, сказал:

— Уж очень молоды вы, старший лейтенант.

— Хотел бы молодым и закончить войну, товарищ полковник, — не очень вежливо, довольно самонадеянно ответил я на замечание комбрига.

— Все мы хотели бы, — сразу посуровел Невжинский. — Тут такое дело, старший лейтенант. Твоего комбата Семенова вчера тяжело ранило, отправили в госпиталь, так что бери батальон на себя, принимай командование. Заранее предупреждаю, будет тебе нелегко. Ротами в батальоне командуют люди бывалые, гордые, выше тебя по званию — капитаны. Одним словом, сталинградцы. Завоевать у них авторитет не просто. А без авторитета, сам знаешь…

Понять обеспокоенность комбрига было нетрудно. «Дело, конечно, не в моей молодости и не в том, что командиры рот — капитаны, — с некоторой тревогой подумал я. — Самое главное, что они сталинградцы, прошли суровую школу битвы за Сталинград, и им будет не очень приятно, что командование батальоном почему-то доверено пришельцу с другого фронта. Ну, ничего, все в конце концов образуется».