Сильные духом (в сокращении) - [24]

Грубер молчал.

— У меня в доме летчика нет, — повторил Фавер.

Наступила длительная пауза. Молчание прервал Грубер:

— На этот раз я вам поверю.

Когда дверь за ним закрылась, пастор повернулся к жене. Но так как рядом по-прежнему стоял Шапотель, он ограничился тем, что взял ее за руки.

— По-моему, нам с вами лучше пойти за ним, — сказал комиссар. — Возможно, в нашем присутствии он не позволит своим людям проявлять излишнюю жестокость.

— Нет, не ходи! — вскрикнула мадам Фавер.

— Вы правы, — согласился пастор. — Я иду с вами. — И, отпустив руки жены, он последовал за Шапотелем.

Как только они ушли, Норма Фавер посмотрела наверх. Все это время она думала о том, что будет, если немцы полезут на чердак. Из-за парня на чердаке членам ее семьи грозила смертельная опасность. На сколько еще беженцев хватит ее терпения?

Фавер возвратился уже затемно. Слушая, как он возится в прихожей, снимая пальто, Норма с облегчением вздохнула.

Войдя в гостиную, он подошел к жене, положил руки ей на плечи, прижался щекой к ее щеке.

— Немцы уехали. Летчика они не нашли. И не схватили ни одного еврея.

— Типичная немецкая твердолобость. Сегодня они искали летчика, и евреи их не интересовали.

— За евреями они еще вернутся. Надо быть к этому готовыми и выработать план.

— Ты уверен, что они уехали?

— Да. И Грубер первым. Мы с Шапотелем ни на шаг от него не отходили, пока он не сел в машину и не убрался восвояси.

— Я должна тебе что-то сказать. Они не нашли этого летчика в городе, потому что он здесь.

— Здесь? В моем доме?!

— Да. На чердаке.

— Я дал слово, что его здесь нет. И ты промолчала.

— А что я могла сделать?

— По твоей вине я солгал.

— Ты-то был уверен, что говоришь правду.

Фавер начал в волнении мерить шагами комнату.

— Ты заставила меня солгать и, промолчав, солгала сама.

— Когда кто-то задает вопросы о том, о чем не имеет права спрашивать, промолчать не значит солгать, — сказала Норма.

Фавер сел на диван и закрыл лицо руками.

— Мое честное слово — это то, чем я могу… чем я мог гордиться, мое… богатство.

— Ты очень устал, — сказала Норма, гладя его по седеющим волосам. — Завтра ты будешь смотреть на это по-другому.

Когда они наконец сели ужинать, внимание пастора было целиком сосредоточено на молодом американце. Дейви охотно отвечал на вопросы, рассказывал об учебе в университете, о Нью-Йорке. Пастор явно завоевал его расположение. Рашель сияла и жадно ловила каждое слово.

После ужина мадам Фавер распределила молодежь по спальням. Дейви она поместила в одной комнате со своим сыном, а Рашель — со старшей дочерью. Таким образом, решила она, до утра она могла быть уверена, что влюбленные, если они действительно влюбленные, спят в разных постелях.

Оставив за спиной город, Пьер Гликштейн ехал по дороге, идущей то лесом, то по полям, мимо небогатых ферм. Ярко светило солнце, такого теплого дня в этом году еще не было. В лесу и на полях еще лежал снег, но на дороге снег остался только по обочинам, так что, видимо, весна уже не за горами.

Когда он приблизился к ферме Доде, лошадь сама свернула с дороги и прибавила ходу. Пьер не смог бы ее удержать, даже если б попытался, но открывшееся ему зрелище заставило его отпустить вожжи.

Лошадь встала перед домом и втягивала ноздрями воздух. Нигде не было видно движения, да и что тут могло двигаться. Немцы не оставили охраны, потому что нечего было охранять.

Пьер спрыгнул с телеги и толкнул дверь. От дома остались только каменные стены, да и те местами обвалились. Все сгорело: и пол, и дубовые панели, которым было несколько сотен лет, и потолок, и стропила, и крыша.

Лошадь остановилась у хлева и встревоженно прядала ушами, словно понимала, что случилось что-то ужасное. Здесь огонь бушевал сильнее всего — сено и солома хорошо горят. Упавшая кровля погребла под собой коров. Наверняка Пьер сказать не мог, но похоже, боши сначала пристрелили скотину из автоматов.

Он огляделся по сторонам: даже деревянная уборная опрокинута, так что выгребная яма осталась неприкрытой.

Его мучила жажда, к тому же надо было помыть руки и ополоснуть лицо, и он направился к колодцу. В воде плавал поросенок. Задние ноги у него были отрезаны — видимо, немцы решили побаловать себя окороком.

Несколько минут Пьер ходил взад и вперед, чуть не крича от ярости. Пьер был уже готов прыгнуть в телегу и уехать прочь, но в последний момент остановился и пошел к уборной. Там, в выгребной яме, он увидел труп старика Доде.

В это самое время мадам Фавер и Рашель готовили детей к воскресной службе. Пастор отправился в церковь час назад и сейчас, должно быть, уже стоял у входа, приветствуя прихожан.

В прихожей мадам Фавер озабоченно взглянула на Рашель:

— Ты уверена, что не хочешь пойти с нами?

— Мне надо остаться, скоро придет врач. — Доктор Блюм позвонил несколько минут назад и сказал, что через час придет снимать Дейви гипс. — Если я уйду, кто будет переводить?

Хотя ни пастор, ни его жена никогда на этом не настаивали, Рашель часто ходила в церковь — ей не хотелось отличаться от остальных членов ее приемной семьи.

— Что ж, ты знаешь, мы были бы рады, если б ты пошла с нами, — сказала мадам Фавер.