Сильнее смерти - [9]

— Дай закурить, — сказал он добродушно. — А знаешь, как здорово он мне все объяснил! — Взяв у Шолаи табакерку и свернув папиросу, Шишко начал рассказывать: — Я его спрашиваю, какого дьявола мы здесь торчим? Ни войны нет, ни боев, а я с подсумками не расстаюсь круглые сутки. А оказывается, вот в чем дело. Мы, брат ты мой, готовимся в студентов и рабочих стрелять — так господа решили. В своих же, значит. Плохое дело задумано, факт.

— Что ты мелешь такое? — не поверил Шолая.

Шишко сплюнул и прислонился к сырой стенке рва.

— Убийство будет по всей форме, как на войне. Поставят пулеметы и будут палить по своим. Вместо того чтобы бить по немцам, будешь стрелять по своим.

— А почему? — воскликнул Шолая.

— Потому что они бунтуют, — ответил Шишко. — Королевское правительство решило с Гитлером расцеловаться. Вместо того чтобы воевать, оно полюбовно с ним договорится и отдаст все, что тот захочет. Студенты и рабочие прознали про это и заявили: «Долой такое правительство!» Правительство туда-сюда, а потом приказывает: «Поднять войска, и, если дело дойдет до бунта, пусть они расстреливают бунтовщиков». Вот и выходит, что мы здесь готовимся в своих стрелять. Что делать — не знаю.

— Это тебе Проле так сказал?

— Да.

— А откуда ему все это известно?

— Известно, — уверенно ответил Шишко. — Сегодня утром наши охраняли королевский поезд на Топчидере. Как раз в нем и ехала правительственная делегация на поклон к Гитлеру. Сейчас наши оттуда вернулись и только об этом и говорят.

Когда Шишко ушел, Шолая взялся за лопату, а сам не переставал думать о том, что узнал. За ужином он внимательно прислушивался к разговорам плевичан.

Говорил Округлица:

— Значит, ясно, войны не будет. Вот хорошо-то! Сильно я по дому скучаю. Видишь, Ракан, правительство позаботилось, чтобы был мир и мы домой возвратились, чего же лучше!

— Прежде чем домой попасть, тебе придется студентов усмирить, — вздохнул Шишко.

— Подумаешь, студенты! — вмешался в разговор Колешко, жадно поглощавший содержимое своего котелка. — До стрельбы дело не дойдет. Плетками отделаются. Примут по паре плеток, и дело с концом.

— Интересно, ты что, готов добровольно, без боя, впустить немца к себе в дом? Так, что ли, тебя понимать? — спросил Проле, сидевший на другом конце стола.

— Ну нет! Если немец попытается ворваться ко мне в дом — убью! — ответил Колешко, с трудом выговаривая слова — рот его был набит битком.

— Что же получается? — продолжил разговор Проле. — Правительство хочет без борьбы отдать страну немцу. Студенты стремятся помешать этому, а ты готов их избивать. Понимаешь ли ты, что, загоняя студентов в подворотню, ты открываешь ворота немцам?

— Не может этого быть! — сопротивлялся Колешко. — Что наши власти, с ума сошли, чтобы немцев в страну впускать! Болтовня все это, сплетни.

Плевичане начали наперебой обсуждать, стоит ли верить слухам. В их словах уже сквозила надежда, что все обойдется, что они без войны вернутся домой. Может, еще успеют к уборке урожая.

Шолая отставил котелок и встал. За ним поднялись со своих мест Проле, Шишко, Козина и Ракита. Они вместе вышли из столовой и направились к навесу, где были укрыты орудия и проводились построения. Глядя на Проле, который молча шел рядом с ним, Шолая решил съязвить:

— Что, получил от своих хваленых плевичан? Подготовил ты их к перевороту? Они сначала студентов измочалят, а потом — домой. Повернут они оружие, ха-ха-ха!

Проле зло посмотрел на него и хрипло проговорил:

— Они-то, может, и повернут, а ты никогда. Потому что ты озлобленный, жестокий человек.

Шолая резко оборвал смех.

— Это ты мне говоришь?

— Тебе!

Оба были взбешены.

— Что ты понимаешь? А я плевичан как свои пять пальцев знаю. Сто раз собирались они выступить против властей. На словах они «за», а перед винтовкой — сразу на колени. — Шолая кипел от ярости и сжимал кулаки.

Усилием воли он поборол желание ударить Проле, быстро повернулся и ушел в ночь.

Проле проводил его взглядом, пока он не растворился в темноте, затем провел ладонью по лицу, будто стирая обиду, и молча зашагал к навесам.

VII

Таким вот и был Шолая. Когда пришло время идти в армию, его вызвали на комиссию. Врач задержался взглядом на его фигуре, постучал по груди, послушал сердце, пощупал мышцы и кратко заключил: «Годен». «Годится как убивать, так и быть убитым», — возможно, подумал врач при этом. Но Шолаю все это мало трогало. Он отслужил воинскую повинность, вернулся домой, женился раз, потом другой.

Еще в армии у командиров сложилось о Шолае необычное мнение. Про него говорили: исключительно храбр и прилежен, но недисциплинирован, упрям и груб. Хороший товарищ, но с его необузданным нравом не совладать никакому офицеру. Лучше его не трогать и принимать таким, каков он есть.

Среди командиров, которые придерживались такого мнения о Шолае, был один, пользовавшийся властью не только в армии. Он проявлял особое внимание к солдатам, выделявшимся из общей массы, и стремился расположить их к себе. Про Шолаю он говорил:

— Не оставлю я его в покое, пока не перекую и не подчиню себе.

Вскоре Шолая был приглашен к одному незнакомцу. В роскошно обставленной комнате все выглядело солидно и дышало покоем. Устоявшийся запах незнакомых духов как бы говорил, что здесь не происходит ничего, чего следовало бы бояться. Перед Шолаей в мягком кресле сидел незнакомый ему человек и внимательно смотрел на него снизу вверх.