Сильнее смерти - [25]

— Почему?

— Потому что с позиции, указанной господином генералом, нельзя было вести огонь.

— Это вы сами так решили?

— Не только я, все солдаты это видели.

— Вы что же, считаете себя умнее генерала? — крикнул полковник, натягивая поводья, чтобы удержать коня на месте.

— Никак нет, господин полковник.

— Тогда почему нарушили его приказ?

— Потому что я командир орудия и отвечаю за него.

— Ты грязная свинья! Бунтовщик! — взорвался полковник, взмахнул плетью и что было силы ударил унтер-офицера по лицу. — Бунтовщик! Бунтовщик! Свинья! Предатель! — продолжал он истерично выкрикивать и наносить удары.

Унтер-офицер безмолвно вынес и второй удар, и третий, и пятый, и вдруг, когда новый удар обрушился на его лицо, уже залитое кровью, схватил плетку рукой и, глядя полковнику в обезумевшие от ярости глаза, хрипло спросил:

— За что бьете? За то, что фашистов бил?

— За измену! — крикнул полковник.

— За то, что родину защищал?

— За бунт!

— За то, что землю свою люблю?

— Замолчи, свинья! Сволочь! Бунтовщик! — рычал полковник, пытаясь вырвать плеть из рук унтер-офицера.

Никто не заметил, как унтер-офицер выхватил из чехла нож и приставил его к груди. Увидели лишь, что Шаулич плашмя упал на жесткую пыльную дорогу и из-под его левой лопатки, прорезав френч, показалось окровавленное острие ножа. Тело унтер-офицера несколько раз дернулось в предсмертных судорогах и замерло. Шаулич был мертв.

В ту же секунду Шолая вскинул карабин и нажал спусковой крючок. Сквозь прорезь прицела он видел белое облачко дыма, поднявшееся над дулом карабина, сжатую в кулак в предостерегающем жесте руку полковника и развевающуюся гриву вздыбленного коня. Обезумевшая от страха лошадь рванулась во весь опор, волоча по каменистой дороге безжизненное грузное тело полковника, нога которого застряла в стремени. Полковничья фуражка шлепнулась в дорожную пыль и покатилась в кювет.

Так началось отмщение.

XVI

— Я говорил тебе, святой отец, что во всем повинен ислам. Но ты не захотел окропить неверных мусульман святой водой. Слышишь теперь стрельбу? Это немец идет. Хайра заколдовала наших. Погибли наши, это по ним стреляют. И выходит, что ты, отец, благословляешь убийство, раз ничего делать не хочешь. Ты все уповаешь на бога, ожидаешь, когда бог сойдет на землю. А я не могу больше ждать. Я и без бога могу кое-что сделать.

Бубало стоял босой посреди комнаты. Поп молча смотрел в окно. Снаружи доносились звуки далекой стрельбы.

— Бог меня не осудит, — продолжал Бубало. — Я знаю, что делать. Почему, по-твоему, у новорожденного оказалось шесть пальцев? Я знаю, это был знак к войне. Опустеет наша Плева, никто домой не вернется. И Хайра так сказала.

— Грешник ты, в тебя сатана вселился, — отозвался поп. Повернувшись к Бубало, он посмотрел на его голую грудь, на лицо, заросшее густой щетиной, и гневно продолжал: — Богохульник, помни, что бог каждое твое слово слышит. Черту продал ты свою грешную душу. Причастись, проси прощения перед святым ликом божьим. Как смеешь ты поносить меня своими погаными устами? Не скрыть тебе от всевышнего своих тайных помыслов. Преклонись перед богом, стань на колени и проси прощения! Вижу, что помутился разум твой. Проси у бога прощения, он все видит! — Поп воздел указательный палец правой руки вверх. — Не превозмочь твоей глупой голове мудрости божьей. Пропадешь, совсем загубишь свою душу. Покайся!

Мутный взор Бубало под воздействием слов попа стал было проясняться, но вдруг, прислушавшись к далекой канонаде, Бубало вновь взорвался:

— А это слышишь? Почему же бог не сойдет на землю и не установит мир?

— Кто сказал тебе, что бог должен всякий раз к людям спускаться? Разве я когда-нибудь утверждал это? Грешник ты! Покайся, открой господу богу свои грехи.

— Нет, отец, не буду каяться, — упирался Бубало.

Стрельба слышалась все отчетливее.

— Слышишь, как стреляют? Ты не захотел проклянуть иноверцев, когда надо было. Теперь я сделаю это сам.

Поп Кесерич воздел обе руки и крикнул:

— Господи! Не дай преступлению совершиться.

— Нет, отец, не может бог меня наказать, — уже выходя из комнаты, бормотал Бубало. — Ислам во всем виноват, а ты не хотел окропить неверных святой водой…

В тот вечер Бубало снова спустился в мусульманский поселок. Шлепая босыми ногами, он обходил дом за домом, заглядывая в светящиеся окна. Снизу доносился шум Пливы, по которой ветер гнал высокие волны. Вершина Дрегничской Косы была скрыта в плотных облаках, из которых на кровли домов беспрерывно лил дождь. Бубало подошел к одному из домов, заглянул в занавешенное бумагой окошко и стал ждать. Капли дождя ударялись о крышу и падали на землю. Вдруг дверь в доме скрипнула. Бубало прижался к стене и замер.

Старуха вышла за водой. Подставив ветру морщинистое лицо, обрамленное седыми волосами, она смотрела на темное небо. Постояв немного, она неторопливо зашлепала по лужам, неся в одной руке глиняный кувшин.

— Аллах, аллах, — бормотала на ходу старуха, — не зря ты послал на землю такую непогоду. Это небо плачет по убитым. Великий аллах, сделай так, чтобы дети мои остались в живых.

Старуха шла осторожно, обходила кусты и ямы. Видела она плохо, но каждая неровность на этой тропинке была ей хорошо известна. Спустившись к реке, она по деревянным ступенькам сошла на деревянный помост. Вода в реке бурлила и клокотала. Женщина низко наклонилась и опустила кувшин в воду. Струи воды стремительно ринулись в него и мгновенно заполнили его.