Сила притяжения - [9]

Только повзрослев, Эммет осознал, что безопаснее всего ему бывало, когда он засыпал на заднем сиденье родительской машины. Он вспоминал, как ему хотелось подольше задержаться на границе сна перед пробуждением и мирно плыть в волнах бормочущих голосов. Слушая родительские разговоры, тихие, слов не разберешь, он улавливал только нежность, она обещала покой и мир, что вскоре исчезли навсегда.

3

В детстве Эммет с братом часто переезжали с места на место. Каждый год, а бывало, и каждые несколько месяцев — довольно часто, они научились распознавать грядущие перемены по маминому настроению. Забирая их из школы на машине, мать отворачивалась от дороги или входила в комнату, садилась на краешек дивана и спрашивала: «Ну что, понравилось здесь жить?» И сразу понятно: скоро они уедут.

Дети не признавали своей связи с любым городом, где жили. Может, чувствовали, как страшно матери оставаться подолгу на одном месте. Что, меняя обстановку, мать легче справляется с отчаянием. А может, Эммет и не видел в этом ничего особенного, пока не вырос и не узнал такое же беспокойство.

— Где это мы? — смеялась она, садясь на кровать в каком-нибудь мотеле. Будто их троих кто-то похитил и привел сюда с закрытыми глазами под покровом ночи.

Эммет помнил, как мать сидела по-турецки на кровати, разложив перед собой карту. Водила пальцем по линиям автотрасс и границам штатов, задерживалась, если название места напоминало ей о том, что прочитала, о ком-то знакомом. Эммет чувствовал, как ликует мать, найдя место их следующей остановки, словно доехать туда — не сложней, чем провести пальцем по карте.

Однажды зимой, за неделю до Нового года, Айрис уехала с мужчиной в маленький горный городок в Колорадо. Детей она забрала с собой из бабушкиного дома, без предупреждения.

Участок, который она арендовала, был огражден забором, что тянулся через холмы и ручьи, до самых гор, а потом по равнине, которая простиралась на мили вниз, от дома к реке.

Эммет и Джонатан научились кататься на лыжах. Мужчина бросил Айрис несколько недель спустя, оставив ее наедине с этим огромным куском земли, где за сотню миль никого, кроме учителей в школе, фармацевта, почтальона и агента по недвижимости, который даже знал мамино имя.

За день до отъезда мужчина застрелил оленя и привязал его к своему джипу. Голова животного свисала над глушителем, изо рта вытекала струйка крови. Перед ужином мужчина позвал Эммета и его брата помочь ему выпотрошить оленя. Он высвободил тушу из веревок и положил в снег. Ноги животного подрагивали от прикосновений, а глаза были стеклянными, как будто над ним уже поработал таксидермист. Мужчина охотничьим ножом разрезал оленю живот и запустил туда руку.

— Это сердце, — сказал он и с легкостью вынул его из тела. — Подержи-ка.

Эммет сложил ладони лодочкой, и сердце скользнуло в них. В перерезанном желудочке виднелась красная, мягкая пустота. Эммет помнил, каким некрасивым и хрупким показалось ему сердце, словно кусок сырого мяса, только легче. Он ждал, когда же оно забьется, как его собственное, но оно не стучало, только у Эммета дрожали руки, и последние капли крови падали на джинсы и ботинки.

Мужчина закатал рукава, сунул руки еще глубже, почти по локоть. Вынул что-то блестящее, розовое и прямоугольное.

— Легкое, — сказал он и улыбнулся Джонатану. — Это тебе, возьми.

Джонатан схватил блестящий предмет. Легкое выскальзывало из рук, и Джонатан прижал его к груди, будто маленькое животное.

Руки мужчины снова исчезли.

— А это селезенка, — сказал он, повертел ее в руках и швырнул через плечо. Она шмякнулась на крыльцо и медленно сползла по обледеневшим ступенькам, вся в снегу, точно в прозрачной белой шерсти.

Мужчина вытаскивал внутренности, пока его ногти не побурели, а бока оленя не задрожали, как покрывало на ветру. Возвращаясь в дом, Эммет положил сердце на землю. Взял у брата легкое, положил рядом. Еще несколько дней органы валялись во дворе, а на дороге к дому расползлось огромное красное пятно, будто охотник хотел отметить свой отъезд жертвоприношением.

Вечером, когда мужчина уехал, мать накрыла стол и прислонилась к холодильнику, упершись локтями в дверцу и положив ногу на ногу. Она часто так стояла, наблюдая, как мужчина ест. Сказала, будто желая что-то разъяснить:

— Знаете, как бывает — что-то сильно тебя захватывает, и обратной дороги уже нет?

Эммет и Джонатан переглянулись и закатили глаза. Джонатан принялся обстреливать комнату горохом из ложки. Мать схватила его запястье и швырнула тарелку в раковину. Она так убирала со стола, так погнала их спать и щелкнула выключателем, что оба почувствовали: сейчас мать их ненавидит, потому что они дети, им не дано понять той стороны ее жизни, которая занимает ее больше, чем они.

Эммет проснулся от сквозняка из входной двери. Закутавшись в одеяло, он прополз к изножью кровати, посмотрел в окно и увидел мать — она поспешно выходила из дома.

Эммет разбудил брата, надел на него лыжные штаны поверх пижамы, всунул руки в рукава куртки и повязал шарф на лицо. Перед тем как надеть на Джонатана ботинки с меховой опушкой, Эммет растер его малюсенькие, покрасневшие от холода ступни. Потом оделся сам, взял брата за руку, и они оба пошли вслед за Айрис.